Григорий Адамов - Тайна двух океанов (Изд. 1941 г.)

Впрочем, другие ученые считают, что теперешние жители острова Рапа-Нуи — не остатки его первоначального населения, а пришельцы, осмелившиеся занять остров, который или перестал погружаться, или стал погружаться медленнее, незаметнее. А то, что мы открыли сегодня большое подводное аху со статуями, должно окончательно доказать правоту теории о погружении острова…

Шелавин замолчал, задумчиво посасывая трубку от термоса с какао. Павлик, слушавший все время рассказ океанографа, как древнюю сказку, тоже молчал. Наконец он спросил:

— Ну, а они, эти пришельцы, как они устроились на острове?

— Они, может быть, с их точки зрения, жили довольно долгое время неплохо — до тех пор, пока европейские «цивилизаторы» не обратили на них внимания. Тогда среди островитян появились болезни, страсть к водке и табаку, к европейским безделушкам и к так называемой культуре. Но самый тяжелый удар был нанесен острову в тысяча восемьсот шестьдесят втором году, когда перуанские работорговцы напали на него. После неимоверных жестокостей, убийств, грабежей они захватили в плен бóльшую часть населения — пять тысяч человек — и увезли их на остров Чинча, у берегов Южной Америки. Там эти несчастные должны были добывать гуано — птичий помет, в огромных количествах скопившийся на этих островах, откуда его вывозили для удобрения истощенных земель Европы.

Правда, некоторые из этих рапануйцев были потом освобождены, но, вернувшись на родину, они привезли с собой оспу, которая вместе с туберкулезом и водкой сильно истребила население. С тех пор началось постепенное его вымирание, и уже в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году оно составляло всего лишь сто пятьдесят человек. В последнее время число их несколько увеличилось — достигло двухсот пятидесяти человек, но в условиях капитализма, жестокой эксплоатации, пьянства, болезней, безысходной нищеты вряд ли это племя сможет возродиться… Да-а-а!.. Это не то, что у нас, Павлик!.. Сколько вот таких маленьких племен и народов, доведенных царями, их чиновниками и капиталистическими хищниками до вымирания, возродилось у нас в Союзе после Великой Октябрьской революции! Вот какие дела, молодой человек!.. Много еще других тайн для науки таит в себе этот маленький, почти пустынный островок. Всего сразу не перескажешь, Павлик, а нам пора возвращаться. Продолжать обследование этих подводных склонов я считаю теперь совершенно излишним: то, что капитан хотел знать, для меня уже вполне ясно. И это — главное! Ну-с, в дорогу, молодой человек, благонамеренный воспитанник колледжа святого Патрика в Квебеке!

— Я бы хотел поскорее забыть об этом, — тихо ответил Павлик, — а вы мне напоминаете…

— А-а-а!.. Гм… гм… Да, упрек правильный… Ну, прости старика. Больше не буду…

Шелавин с добродушной улыбкой протянул металлическую руку. Павлик весело и охотно пожал ее.

На обратном пути, у челнока, они взгромоздили на себя кучу рыболовных сетей и расположили веером за спиной священные таблицы рапануйцев и другие трофеи, после чего отправились домой.

Через два часа, показавшись в таком виде перед подводной лодкой, в ярко освещенном прожекторами пространстве, они были встречены удивленными восклицаниями, которые в следующую минуту сменились смехом и шутками.

Еще на площадке выходной камеры они увидели капитана, одетого в скафандр. И первый его вопрос, обращенный к Шелавину, был:

— Где мы, Иван Степанович?

— У подножья острова Рапа-Нуи.

Капитан нахмурил брови.

Залитый ярким светом прожекторов, «Пионер» стоял у подножия острова в необычайной сбруе из стальных тросов.

Оплетенный ими вдоль и поперек, он, казалось, был готов по первому сигналу, словно впряженный, потащить остров в просторы подводных глубин. На его горбу, поближе к носовой части, стояла, надежно прикрепленная, электролебедка с мотором, заключенным в коробку из прозрачного металла, и валом, выходящим наружу по обе стороны мотора. На этот вал при пуске электролебедки должны были наматываться толстые тросы от дюзового кольца, чтобы подтянуть его на прежнее место на корме. Перед этим нужно было, однако, размягчить термитом нижнюю часть кольца, на которой оно держалось.

Но вот уже двое суток, как термит горит под дюзовым кольцом, а металл не поддается действию жара. Козырев терялся в догадках, не зная, чем объяснить низкую температуру, — всего лишь около двух тысяч градусов, — которую развивала сейчас термитная реакция. Дело не клеилось, и это чрезвычайно беспокоило и капитана и всю команду. Из прекрасной лаборатории подводной лодки Козырев извлекал самые разнообразные материалы, примешивая их в новых и новых комбинациях к термитам, специально созданным для работы под водой и развивающим обычно температуру, вполне достаточную, чтобы расплавить самый жароупорный металл. С трудом, лишь десятого августа, на третьи сутки, Козыреву случайно удалось найти такую комбинацию элементов термита, реакция которых давала температуру, едва заметно размягчающую металл. Этого, однако, было мало, и Козырев продолжал поиски, ломая голову над загадкой термита, неожиданно нарушившей все расчеты в такой ответственный момент. Это было слишком обидно, просто унизительно! Другие бригады уже так много работ успели выполнить, дело у них горит, спорится… «Голос комиссара» каждое утро сообщает об успехах и победах то одной, то другой бригады: радисты восстановили приемник радиостанции, акустики кончают работу над носовой пушкой, даже электрики в ослабленном составе исправили всю автоматику, и только о бригаде механиков газета молчит — ни звука! Ее «успехи» таковы, что могут скорее вызвать уныние, понизить настроение у других, чем зажечь и увлечь их. И непрестанно, неотступно Козырева мучил вопрос: «Что делать?»