Виталий Вавикин: Техно-Корп. Свободный Токио

Им стал политик токийской партии тоталитарных технократов Ацуто Комано, который к тому времени уже готовился к публичной смене приоритетов. Из технократа он почти превратился в радикала, поддерживающего политику заокеанских корпократов. И еще – Ацуто Комано скрывал это, но Джулия почти была уверена – он давно положил на нее глаз. Она не собиралась раскрывать ему тайну своего супруга. Ей просто нужен был друг. Сначала друг, потом Джулия и сама не заметила, как стала любовницей Комано. Это было ее последней попыткой достучаться до нового Марка, но он, проанализировав ситуацию, решил, что эта связь пойдет только на пользу его союзу с токийским политиком. Единственным условием было лишь поддержание иллюзии внешнего благополучия, сохранение отношений и брака на публике.

Джулия была готова поверить в то, что у Марка за океаном появилась любовница, – это было лучше, чем понимать, что ее мужа заменили синергиком. Но поиски и сбор информации, организованные Джулией, привели ее к закрытому для общественности проекту на островах Океании, где пытались построить первое в истории общество синергиков.

Говорили, что глава этого проекта, Скип Бентли, не был человеком. Говорили, что настоящий Бентли умер много лет назад, но его заслуги стали причиной создания копии, которая будет стимулировать молодежь к образованию и новым достижениям. Но все это было на грани шутки, анекдота. Хотя Джулии хватило и подобных шуток. Ее Марк умер, и его заменили синергиком. Наверное, именно поэтому она и решила остаться в Токио.

Мир, где она родилась, стал чужим и враждебным. Этот мир предал ее точно так же, как Ацуто Комано, приходя к ней, предавал свою семью. Но Ацуто Комано любил ее. Джулия не сомневалась в этом ни до аварии, в которую они попали с Комано, ни после, когда он не позволил ей умереть, переселив сознание в донорское тело. Так Мак Ван Паттен официально стал вдовцом, а сама Джулия окончательно утратила связь с заокеанским миром. Остались лишь Ацуто Комано да это новое тело азиатки, к которому Джулия так и не смогла привыкнуть.

Она устала, она хотела умереть. Смелости не хватило, чтобы сделать это сразу, поэтому Джулия убивала себя постепенно, отравляя тело донора. Ацуто Комано так и не понял, что это было желание самой Джулии. Да под конец ему и не было до этого уже дела. Он словно тоже почувствовал, что с Марком Ван Паттеном что-то не так, и отвернулся от заокеанских корпократов, устремив свой взгляд в сторону представителей Севера. Они предлагали новые планы финансирования, новые цели и новые «сувениры».

Незадолго до конца Джулия видела женщину, занявшую ее место рядом с токийским политиком. Ее звали Ксения, и на ее животе сверкала непристойностью татуировка скрипичного ключа. И никаких нейронных модулей. Всего лишь тушь и фантазия мастера, создавшего этот рисунок, – такой была аскетичная философия Севера, который, впрочем, никогда не признавался в скупости воображения, списывая это на глубину традиций. Видела Джулия и представителя этих стран Якова Юста. Он был таким же узколобым и аскетичным, как татуировка Ксении.

Юст называл себя политическим эмигрантом и гордился своими чернильными татуировками, заявляя, что каждая из них напоминает ему о коррекционных тюрьмах Севера, в которых он побывал.

– Я видел ад, и он не сломал меня, – говорил Юст. – Ад закалил меня, сделал крепче. Теперь я здесь. Я хочу научить вас, как стать сильнее.

В действительности Юста сломали еще в первой коррекционной тюрьме Севера. Все остальные были необходимы, чтобы довести его личность до нужного результата, исправить недочеты и добавить новые наработки. Его татуировки – и те были частью этого образа. Нет, сам Юст не знал об этом, не был поставлен в известность – Север вообще никогда не ставит в известность шестерни своей системы. Его жители – это лишь механизмы, благодаря которым двигается машина тоталитарной технократии с «отцом-основателем» во главе и щупальцами этого «отца» в регионах.

Юст никогда не встречался с «отцом-основателем», но вот с его щупальцами, с «меньшими отцами» виделся довольно часто. Большинство из них были запрограммированной с рождения частью системы. А те, кто пытался высказывать свои собственные взгляды, признавались подстрекателями или просто неэффективными управленцами. «Маленькие отцы» менялись достаточно часто. Даже самые преданные из них. Проще было признать неисправность единичной шестерни, чем системы в целом. К тому же признавать это должен был «отец-основатель» – неизменный и непогрешимый, центр Вселенной Севера, магнит, который притягивает к себе все, что есть вокруг, и если остановить этот процесс, то жизнь, кажется, остановится вместе с ним, прекратится, потеряв главную движущую силу.