Ежи Жулавский - Победитель. Лунная трилогия

Нет! Этого я сделать не могу! Не знаю, что меня удерживает, но не могу. Может быть, это ребяческая тоска по солнцу, доброй дневной звезде, которая вскоре появится над нашими головами, может быть, какая-то смешная, почти животная привязанность к жизни, какой бы короткой она не была, а может быть, остатки глупой, совершенно необоснованной надежды…

Я знаю, что ничто нас не спасет, но так хочется жить и так… страшно…

Не имеет значения!

Пусть все идет так, как должно быть.

Как мне все это надоело. Скорее бы наступило неизбежное! При каждом вдохе мне приходит в голову, что у меня на один вдох остается меньше. Все равно!..

На восходе Солнца.

Через час мы отправляемся в путь. Западная стена расщелины блестит над нами, освещенная солнечными лучами. Мы выедем на открытое пространство, чтобы еще раз увидеть солнце, увидеть звезды и Землю, спокойную, светящуюся и такую тихую на этом черном небе…

И будем двигаться на север. Зачем? — не знаю. Никто из нас не знает. Но будем двигаться. Смерть тихо будет двигаться вместе с нами через каменистые поля, через горы и долины, а когда стрелка манометра упадет до нуля, она войдет в наш автомобиль.

Мы не разговариваем друг с другом; нам не о чем разговаривать. Мы стараемся только занять себя чем-то, скорее, может быть, из фальшивого стыда перед остальными, нежели для собственного отвлечения. Потому что, какой работой можно занять человека, знающего, что все, что он делает — бессмысленно?

Что ж, пойдем наперекор своей судьбе!

Вторые лунные сутки, 14 часов после полудня. На Море Имбриум, 8°54′ з. д. 32°16′ с. ш., между кратерами С — Д.

Мы спасены! И спасение пришло так внезапно, так неожиданно и таким удивительным и… страшным способом, что я до сих пор не могу опомниться, хотя уже двадцать часов прошло с тех пор, как смерть, сопровождающая нас в течение двух земных недель, отвернулась от нас и ушла.

Ушла, но не без добычи… Смерть никогда не уходит без добычи. Если из жалости или по необходимости она позволяет остаться, в живых тем, кого уже держала в своих руках, то берет за это достаточный выкуп, где бы его не нашла, без выбора…

На восходе солнца мы пустились в дорогу, движимые скорее силой привычки, нежели какой-то разумной необходимостью. Мы были уверены, что не доживем до вечера этого долгого дня. Ехали молча, вместе с призраком смерти, которая сидела среди нас и спокойно ждала той минуты, когда сможет принять нас в свои ледяные, удушающие объятия. Мы так живо ощущали ее присутствие, как будто она была реальным существом, и временами осматривались, удивляясь, что не видим ее.

В эти минуты все это только воспоминания, но тогда это была страшная действительность. Не могу понять, как мы смогли выдержать эту жуткую, непереносимую тревогу в течение трехсот часов с призраком смерти перед глазами! Я не преувеличу, если скажу, что мы ежечасно умирали, думая, что неизбежно должны умереть. Потому что на спасение — особенно на такое — никто из нас не рассчитывал.

Теперь мне все кажется кошмарным сном, и я должен призвать на помощь все свои силы, чтобы поверить — это действительно было наяву.

Я уже не помню путь, который мы преодолели. Час тянулся за часом, автомобиль быстро двигался на север, а мы, как во сне, смотрели на мелькающий за окнами пейзаж. Теперь я понимаю, что все впечатления сливались у меня в одно: впечатление надвигающейся, неумолимой смерти. И я не могу теперь выбраться из этого хаоса. Все, что я помню из этого пути, — было страшно.

Вначале мы двигались по границе между Палюсом Петрудинес и Морем Имбриум, имея справа гористую и дикую местность. Слева, к западу, простиралась равнина, переходящая вдали в невысокие возвышенности, тянущиеся вдоль направления нашего пути. За возвышенностями светлели далекие вершины Тимохариса, освещенные падающими на них лучами солнца.

Еще в памяти у меня запечатлелась гроза и удивительное, связанное с ней, богатство красок этого пейзажа. Самые высокие вершины кратера были белыми, но от них спускались вниз полосы и круги, играющие всеми цветами радуги. Не знаю, чему это приписать; возможно, Тимохарис, горное кольцо размером подобное Эратостенесу, некогда был действующим, а теперь погасшим гигантским вулканом? И эти краски имеют отношение к некогда осевшим на его склонах разноцветных минералов, магмы? Не могу разгадать этой загадки, а тогда я даже и не задумывался над этим. Только смотрел на представшую передо мной картину, приводящую на ум сказки о колдовских странах и горах, построенных из драгоценных камней. Вглядываясь в эти искрящиеся на солнце вершины, похожие на горы топазов, рубинов, аметистов и алмазов, я одновременно ощущал их пронизанную холодом мертвость. Было что-то безжалостно суровое и неумолимое в этом резком блеске цветных камней, сверкании, не приглушенном ничем, даже воздухом… Какое-то сияние смерти исходило от этих гор.