— Ласточки действительно улетели? — спросил я, видя, что Дегак ждет подобного вопроса.
— Улетели, — кивнул орнитолог. — И скоро в гнезде поселился воробей.
— Это в порядке вещей, — холодно произнес Вах. — Воробьи любят селиться в гнездах ласточек.
— Обычно так и бывает, но тут… Воробей не боялся занимать такое странное гнездо? — спросил профессор.
— Вовсе нет, — махнул рукой орнитолог. — Он поселился в нем с обычной воробьиной самоуверенностью…
— Минуточку, — прервал я орнитолога. В голове у меня засела мысль о том, что птицы наблюдают за нами. — А где этот воробей сейчас? Его выселили?
— Нет, — важно произнес Дегак. — В январе он замерз в этом гнезде.
— Что-о? — поднял брови профессор.
— Конечно, гнездо несовершенно, — не удержался химик Вах, увидевший в этом сообщении возможность преуменьшить значение открытия орнитолога, к которому не испытывал симпатии. — Это же невероятно, чтобы первое гнездо из искусственного материала оказалось верхом совершенства.
— У вас есть более веские аргументы? — резко спросил Дегак.
— Но вы же сказали: оно не защищает от мороза.
— Я провел эксперименты. Восьмимиллиметровый слой жевательной резинки обладает в четыре раза меньшей изолирующей способностью, чем стенка классического гнезда такой же толщины.
— У материала, из которого строятся классические гнезда, такие же изоляционные свойства, как у Гераклита, — добавил профессор.
— Ну, вот я и говорю, — с торжествующей улыбкой Вах повернулся к Дегаку, — гнездо не совершенно.
— Несовершенным, коллега, мы можем назвать только то, что плохо выполняет свою функцию. — Дегак произносил слова отчетливо и с выражением. — Не хотите ли вы сказать, что в период, когда ласточки живут в своих гнездах, у нас трещат морозы?
Посрамленный инженер Вах, скрывая ярость, склонил голову.
— Это правда, — встал я на сторону Дегака. — Для ласточек гнездо — летняя квартира.
— Да… жестоко, — пробурчал химик.
— Очевидно, ласточки таким образом защищаются от… — профессор подыскивал слово, но вступил Дегак:
— Нет здесь никакой жестокости, и ни от чего они не защищаются. Просто ласточки делают гнездо для себя. Они думают только о себе. Точно так же ведет себя человек. Думает только о себе.
— И поэтому бывает жестоким к другим, — задумчиво проговорил профессор.
— Они наблюдают за нами. Наверняка они уже страшно давно наблюдают за нами, — сдавленным голосом произнес я.
— Да, и вот доказательство, — орнитолог указал на гнездо, — что мы повлияли на их развитие.
— В конце концов, кто еще мог бы повлиять на них? — сказал профессор.
— Когда-нибудь и другие птицы начнут строить гнезда из жевательной резинки. И, к примеру, скворцы… — Слова давались мне с трудом. Невозможно было представить себе это.
— Почему именно скворцы? Им-то что нужно? — Голос Ваха звучал тише. — Ведь для них мы делаем скворечники.
— Деревянные скворечники, — сказал я. — Может быть, они не захотят жить в них. Сочтут их старомодными. Мы ведь тоже отказались от деревянных домов.
— Верно, так оно и будет, — тяжело вздохнул профессор, глядя на сад за домом Грубнера.
Мы стояли как громом пораженные. Рассеялись ли наши восторги, вызванные необыкновенным гнездом? Нет. Но потрясение завело нас в наших рассуждениях так далеко, что мы перестали быть только учеными.
— Н-да, когда-нибудь и скворцы станут лепить из жевательной резинки странные жилища, — прибавил профессор задумчиво.
— Я опасаюсь другого, — сказал орнитолог. — А вдруг до них дойдет, что жевательная резинка предназначена для жевания?
В недоумении мы уставились на него.
— Вы полагаете, это негигиенично? — неуверенно усмехнулся профессор. — Боитесь, что птицы начнут страдать человеческими заболеваниями, передающимися со слюной?
— Нет, — с грустью покачал головой орнитолог. — Просто тогда у них не будет времени, чтобы петь.