Аркадий и Борис Стругацкие - Мир Полудня (сборник)

– Венеры, – мрачно произнес Быков.

– Именно – Венеры! Атмосфера планеты пропускает иногда волны и других длин, но это – явление случайное, на него рассчитывать не приходится. Поэтому задача состоит в том, чтобы определить полосу пропускания, а определив, забросить маяки на поверхность… на поверхность чего?

– Венеры! – повторил Быков с ненавистью.

– Великолепно! – восхитился Дауге. – Ты не зря провел ночь без сна. Однако все попытки забросить на поверхность радиостанцию кончались… чем, инженер?

– Хватит, – ответствовал Быков, ерзая на кресле.

– Гм… Странно. Они, друг мой, кончались неудачей. Скорее всего, эти маяки-танкетки разбивались о скалы. Или, во всяком случае, приходили в негодность во время спуска. Но, если бы даже они не разбивались, что толку от них? Они бы не помогли нам. Зато теперь у нас есть… что у нас есть?

– Терпения у нас уже нет, – мрачно сказал Быков.

Дауге торжественно провозгласил:

– У нас есть «Хиус», и есть маяки, и найдена полоса пропускания, в коей сигналы оных маяков прорываются через атмосферу. Значит, у нас есть все, кроме терпения, а это уже дело наживное. Можно, пожалуй, спать спокойно.

Алексей Петрович грустно вздохнул и поднялся.

– Бессонница, – проговорил он.

Дауге кивнул:

– Бывает.

Быков прошелся по комнате и остановился перед тремя стереофотоснимками на стене. Левый изображал старинную узкую улицу какого-то прибалтийского города, правый – межпланетный корабль, похожий на колоссально увеличенный винтовочный патрон времен Великой Отечественной войны, уткнувшийся острым носом в черное небо. На средней фотографии Быков увидел молодую грустную женщину в закрытом до шеи синем платье.

– Кто это, Иоганыч? Жена?

– Д-да… Собственно, нет, – с неохотой проговорил Дауге. – Это Маша Юрковская, сестра Володи. Мы разошлись…

– А, извини…

Инженер, прикусив губу, вернулся к креслицу и сел. Дауге бесцельно листал страницы книги, лежащей перед ним на столе.

– Собственно, она ушла… Это будет точнее…

Быков молчал, разглядывая худое загорелое лицо друга. В свете голубой лампы оно казалось совсем черным.

– Вот мне тоже не спится, Алексей, – проговорил Дауге печально. – Жалко Поля. И на этот раз ехать не очень хочется. Я очень люблю Землю. Очень! Ты, наверное, думаешь, что все межпланетники – убежденные небожители. Неверно. Мы все очень любим Землю и тоскуем по голубому небу. Это наша болезнь – тоска по голубому небу. Сидишь где-нибудь на Фобосе. Небо бездонное, черное. Звезды, как алмазные иглы, глаза колют. Созвездия кажутся дикими, незнакомыми. И все вокруг искусственное: воздух искусственный, тепло искусственное, даже вес твой и тот искусственный…

Быков слушал не шевелясь.

– Ты этого не знаешь. Ты не спишь только потому, что чувствуешь себя на пороге: одна нога здесь, другая там. А вот Юрковский сейчас сидит и стихи пишет. О голубом небе, об озерных туманах, о белых облаках над лесной опушкой. Плохие стихи, на Земле в любой редакции таких стихов – килограммы, и он это прекрасно знает. И все-таки пишет.

Дауге захлопнул книжку и откинулся на спинку кресла, запрокинув голову.

– А кругленький Крутиков, наш штурман, конечно, гоняет по Москве на машине. С женой. Она за рулем, а он сидит и глаз с нее не сводит. И жалеет, что детишек рядом нет. Детишки у него живут в Новосибирске, у бабки. Мальчуган и девочка, очень славные ребята… – Дауге вдруг засмеялся. – А вот кто спит, так это Богдан Спицын, наш второй пилот. У него дом – в ракете. «Я, – говорит, – на Земле, как в поезде: хочется лечь и заснуть, чтобы скорее приехать». Богдан – небожитель. Есть у нас такие, отравленные на всю жизнь. Богдан родился на Марсе, в научном городке на Большом Сырте. Прожил там до пяти лет, а потом мать его заболела, и их отправили на Землю. И вот, рассказывают, пустили маленького Богдашу погулять на травке. Он походил-походил, залез в лужу да как заревет: «Домой хочу-у! На Марс!»

Быков радостно засмеялся, ощущая, как тает, сваливается с души тяжелый ком непонятных чувств. Все очень просто, он действительно на пороге – одна нога еще здесь, а другая уже «там»…

– Ну, а что делает наш командир? – спросил он.

Дауге подобрался.

– Не знаю. Просто не могу себе представить… Не знаю.

– Тоже, наверное, спит, как и Богдан-небожитель…

Дауге покачал головой:

– Не думаю… Небо сейчас ясное?

– Нет, заволокло тучами…

– В таком случае – совсем не знаю. – Дауге покачал головой. – Я мог бы себе представить, что Анатолий Ермаков сейчас стоит и глядит на яркую звезду над горизонтом. На Венеру. И руки у него… – Дауге помолчал. – Руки у него стиснуты в кулаки, и пальцы белые…