Адам Вишневский-Снерг - Робот

И тут мой взгляд случайно упал на стоявшей под стеной лежанке.

- Нас уже ждут, - услышал я доходящий оттуда выразительный голос сидящего там Асурмара.

- Прекрасно, - ответил я со своего места, разозленный и с какого-то времени уже совсем решивший бросить его здесь. - Раз ждут... тогда почему... то, что вы, собственно... - заикался я.

Лежанка была повернута ко мне тылом; сам я видел лишь голову, расставленные в бок локти и выглядывающие снизу, из под материи, икры человека. Я подошел поближе и глянул ему в лицо. Может это расположение теней или необычная синева лунного света - но мне сделалось нехорошо; у человека этого было лицо трупа.

- Мы... - заговорил он: - Мы... персонажи из Его сна, должны позаботиться о том, чтобы Его не разбудить.

- Если вы представляете!... - повысил я голос, но тут же взял себя в руки. - С какой это целью уже второй раз вы выражаетесь столь загадочным образом?

- Потому что не все еще потеряно, - ответил он мгновенно, когда я еще не успел договорить.

Нет, что-то здесь мне начинало не нравиться. Из внутренностей тоннеля появились два человека, они осмотрелись по округе и, заметив нас, бегом направились в нашу сторону. Человек на лежаке повернул недвижное, теперь уже совершенно серое лицо к подбегавшим.

- Какие же все-таки они терпеливые... там, - тихо и мягко произнес он, тем самым тоном, который я однажды уже слышал. - Только поглядите: они никак не сдаются.

И тут я остолбенел. Один из прибывших мужчин - тут я никак ошибиться не мог: Асурмар собственной особой - схватившись за раму лежака издал из горла какой-то животный, до отвращения пронзительный звук. С лежанки отозвался голос не менее резкий, хотя несравненно более слабый:

- Тихо! Ведь не хотите же вы...

И после того произошла самая изумительная сцена: тот Асурмар, который только что прибыл, с виду совершенно спокойный, одним незаметным движением выкинул с лежака на землю второго Асурмара, который только что там располагался. Он сделал это с такой свободой, более того: так умело, как будто делал это уже не раз и не два, и как будто вываливал на песок не собственного двойника, но кучу тряпья. А после того, с непохожей на него миной забияки, растопырив пальцы на обеих руках, которые поднял на высоту бедер, слегка покачиваясь на ногах (что, по-видимому, должно было вывести наружу столь чуждую до сих пор для него юношескую готовность к молниеносному действию, если бы только появилась такая потребность), медленно повернулся ко мне.

- И это вас забавляет? - процедил он сквозь стиснутые зубы.

Я хоте было спросить: "что, собственно?", но меня остановил вызывающий тон его голоса.

- Возможно, мне и вправду не нужно было... - мягко, лишь бы что-то ответить, начал я, но вовремя прикусил язык, потому что предпочел не заканчивать этого рискованного предложения, тем более, что мое внимание приковал вид у моих ног.

Лежащий на земле человек на глазах таял. Именно так: таял - будет лучше, когда сразу скажу, что (даже в сопоставлении с предыдущими событиями) это было чудом, причем, в самой необработанной, ненамного отличающейся от схемы версии, на которой опирается значительная часть мифов, и которая подпитывает воображение детей, а у взрослых пробуждает недоверие и отрицание (на мои нервы точно так же бы никак не повлияла, скажем, "банальная" форма этого чуда, если бы я уже не трясся всем телом) - он таял, как будто бы был куском льда или же брошенной на разогретый металлический лист восковой куклой, а те части его тела (особенно ноги), которые уже растеклись, образовывали покрытые пузырями лужи серой густой жидкости, и они не испарялись, не впитывались в землю, но просто исчезали.

Когда мы оставили его там, лежащего в ртутной блестящей луже, под миражом глубокого неба, от него мало чего уже осталось: голова, спина и руки, которыми он дергал вереск словно тонущий веревку - видимо, не насытившись тем часом жизни, но не своими минами и обрубленными словами, которые выплевывал из себя как попугай, еще желая участвовать в этом своем "бытии" и эксперименте, который закрывал в этом своем никаком существовании.

Я шел, опустив глаза вниз - словно виноватый - но мыслями снова и снова возвращался туда, к нему, к эти его театральным подергиваниям, таким дешевым, паршивым и сшитым белыми толстыми нитками, что они и не должны были вызвать во мне никакого иного чувства, как только глубокого отвращения, как только нежелания видеть столь паршивую игру - и, тем не менее, вызывали. Когда же я услышал цепляющееся всю дорогу, похоже, последние его слова: "Мышцы... свело... не мог... разж... паль...", я поднял глаза на Асурмара и на какое-то мгновение почувствовал себя обманутым дураком, потому что, хотя это не из чего, собственно, не вытекало и, скорее, многое это же отрицало, все равно, как-то не мог я избавиться от ощущения, что из них двоих - тот, кто остался, и был настоящим Асурмаром.