Валерий Белоусов - Витязи из Наркомпроса

Судя по всему, тот внезапно резко и окончательно сошел с ума.

Прервав пение на полу-такте, Сёмка посмотрел на неё внимательно и строго:

— Не нравиться?

Натка только что и смогла, что молча кивнуть головою…

— Мне тоже. Но эту замечательную песенку сейчас поют в моей родной Германии! С удовольствием, задорно этак поют: я сам вчера по берлинскому радио слышал. Фашисты, знаешь ли… Те самые фашисты, которые здесь, у нас Сергея Лазо в топке паровоза сжигали, которые распинали Бонивура, и засыпали зерно в распоротые животы комсы-продотрядников. Вот ты, Натка, истребленных чекистом Саенко заложников пожалела… Пожалела, пожалела, я же видел. Стыдиться этого не следует, жалость — это нормальное человеческое чувство… Но! Я вот что тебе, товарищ, скажу. Саенко — не убийца. Он дезинсектор, очищавший страну от вредных человеческих насекомых… Он антибиотик, подавлявший болезнетворные микробы!

Мы, революционеры, полагаем так — весь старый мир насилья надо сначала разрушить! До основания! А вот затем на его окровавленных обломках возводить прекрасное сияющее здание коммунистического послезавтра!

Да, людей прежнего мира жалко. Но куда их девать, всех этих купцов, жандармов, попов? Не тащить же их в светлое царство мировой Коммуны? Вот и приходилось… руки пачкать…

Розенбаум чуть помолчат сурово, продолжил веско и неторопливо:

— Вообще, Натка, человек и сам по себе рождается в крови, слизи и криках боли, среди всякой нечистоты, появляясь на свет между отверстиями для мочи и кала… А что же сказать о новом обществе? Как ему родиться без крови, страданий и боли? Как было иначе переломить судьбу нашей страны? Униженной, презираемой и обесчещенной, экономически обессиленной и ограбленной, во внутренних своих делах предавшейся кровавому безумию, во внешних делах — попираемой пятой неумолимого врага.

А теперь, посмотри, Натка! Наша страна воскресла! Заслуга этого воскресения целиком лежит на нашей Партии, которая проделала гигантскую работу, чтобы страна нашла в себе силы вернуть свое прежнее великое значение среди народов. Но… Эта партия должна была разрушить и вырвать с корнем тот, другой старый мир. Она должна была объявить безжалостную войну классовым и сословным врагам! Она должна была очистить нашу Родину от всех тех паразитов, для которых бедствия Родины и нашего народа явились источником самообогащения!

И вот, Натка! Ты, ровесница Великого Октября, оглянись вокруг! Что же ты видишь? Мы можем любоваться нашей счастливой, сияющей молодежью. Мы можем увидеть вокруг сотни тысяч юношей и девушек, загорелых и здоровых! И тогда мы опять поймем, что, быть может, все это является величайшим достижением нашей Революции. У нас воспитывается новое, здоровое поколение, воспитывается не фразами, а поучительным примером действительности. У миллионов наших женщин снова пробудилась любовь к ребенку и желание его взрастить, любовь к той удивительной молодежи, которая проходит в эти дни пред нами, не скрывая своей бурной, пенящейся радости. Тот, кто всем этим проникнется, должен признать, что каждый гражданин понял снова смысл жизни на земле. Здоровый народ, политически разумное руководство, сильная армия, развивающееся народное хозяйство и вокруг — цветущая культурная жизнь. В этих моих словах заключается благодарность всем тем беззаветным борцам, которые, отделенные от нас временем, незримо присутствуют здесь! И товарищ Саенко, я уверен, душевно страдавший безмерно, выполнявший за нас, Натка, грязную, кровавую, но необходимую работу, он до сих пор с нами — и я ему тоже благодарен!

Сёмка снова помолчал, затем, быстро оглядевшись по сторонам, продолжил:

— Натка, ты ведь помнишь, что сказал Николай Иванович Ежов? «Каждый коммунист должен быть и чекистом!» Верно ведь? Думаю, что тебе обязательно надо сигнализировать куда следует о враждебной вылазке этого самого Охломеенко… Пусть то, что он говорил, и имеет, возможно, некоторое сходство с правдой, и мы, коммунисты, правды не боимся, но не всякую правду надо говорить публично, вслух…

Натка сглотнула слюну и соглашаясь, чуть склонила голову…

— Ну что же вы, батюшка…, — укоризненно качая головой, выговаривал о. Савве Бекренев. — Вот взяли, да разоткровенничались! Право, нашли место и время. И Наташу до слез довели, и… Что еще, глядишь, этот рыжий комсюк в свой комитет отпишет?

— Думаете, отпишет? — тяжело вздыхал о. Савва.

— Да непременно отпишет! — не стал скрывать горькую правду Бекренев. — У них ведь, у комсомольцев, заведено так, как в истинном петушатнике: кукарекай по верхнему, гадь на нижнего… Что ж делать-то, а?