Валерий Белоусов - Витязи из Наркомпроса

— Это не моё! — растерянно пролепетала прекрасная Вайнштейн.

Бекренев болезненно поморщился — ну разумеется, не Её! Такие девушки не носят в авоськах финские ножи. Их удел, это изящные дамские «браунинги» с перламутровыми накладками на щёчках, например типа М1906 или вот, к примеру, «Баярд-08», 25-го калибра, в крохотных сумочках, специально предназначенные для отстрела бродячих собак и отпугивания излишне навязчивых кавалеров…

Между тем покрасневшая, как маков цвет, девушка попыталась задвинуть нож черной туфелькой под стол.

— А ну, не мусорить тут у меня! — грозно рыкнула начальствующая дама и продолжила:

— Вернемся к нашим баранам… Товарищ Бекренев!

— И-И-ЙЯ! — от испуга вскочив по стойке смирно, по армейски четко и громко отвечал несчастный…

— Ой, не да орите вы так, за ради бога…

Краем глаза Бекренев отметил, что сидящий обочь его бородач болезненно поморщился: грех это, упомянать (так в тексте) всуе имя Господа твояго! (так в тексте)

— Подайте, пожалуйста, вон ту папку… Да, эту, с надписью «Барашевская опытная образцово-показательная школьная коммуна при ТемЛАГе ГУЛАГ НКВД»… да, она самая… Прочтите нам документ номер один.

«Дорогие тёти и дяди Наркомпрос. Пишет Вам девочка Аня Керстновская. Я очень виноватая перед Советской Властью потому когда у нас умер Папа и я очень хотела кушать и ходила вдоль дороги к току и собирала зерно которое сыпалось с машин и мне дали всего три года по смягч. абстоятельству потому что я расхищала Социалистическую Собственность не из анбара а с дороги. И когда меня судили товарищ Судья спросила сколько мне лет а я говорю одиннадцать а она мне говорит ну ничего скоро двенадцать в лагере небось подрастешь. И меня из Шацка повезли и мама дала мне в дорогу вареных яиц которые привезла на колхозном рынке продавать и чему я была очень радая потому что в тюрьзаке давали одни крапивные щти безхлеба. А в Рязани нас погрузили с другими тетями в товарный вагон и повезли а я говорю охраннику Дядя пожалуйста открой мне немножко погулять хочется а он надо мной смеется.

А здесь в Барашево мне хорошо. Но вот што: мы сдесь все запаршивели даже до коросты и убедительно просим вас прислать нам мыла. И еще нас тут бьют.

И еще прошу не назначать меня кольцевиком ходить на почту в Озерный это пятьдесят километров туда сюда я не успеваю уроки делать.

Будьте сдоровы. И скажите моей маме что я покуда ещё жива.

И еще зделайте так чтобы санобработку вновь поступающих девочек не проводили мужчины-козлы насильно которые делают нам очень больно в писе. Низко вам кланяюсь.

Аня Керстновская. (так в тексте)»

Строгая начальница обвела оловянными глазами притихшую в кабинете компанию и грозно спросила:

— Ну, что вы об этом думаете?

Бекренев, с трудом сглотнул душащий его комок, прохрипел, выталкивая ледяные слова:

— Это… мерзость…

При этом он лихорадочно вспоминал, где зарыл свой тщательно упакованный в промасленные тряпки принесенный с Гражданской верный наган.

— Вот! Именно мерзость! — радостно подхватила начальственная дама. — Очень рада, коллега, что вы меня понимаете! В письме — ошибка на ошибке! И грамматика, и синтаксис! Да кто у них в школе родную речь и литературу преподает? Вот, предписываю вам троим, составить комиссию Наркомпроса и отправиться немедля в поселок Барашево Темниковского района Мордовской АССР, с целью проверить состояние дел в тамошней школе-интернате… и вообще… идите, идите, я очень занята…

Когда о. Савва, выйдя из здания Наркомпроса, привычно было перекрестился на шпиль Меньшиковской башни, возвышавшейся своей золотой иглой и над Телеграфным переулком, и над всеми Чистыми прудами, за локоток его осторожно, но весьма сильно взяла чья-то крепкая рука:

— Извините, батюшка, можно с Вами переговорить?

— Да, это, сын мой, я от служения отстранен…, — начал было о. Савва, но тут же вспомнил, что на нем вместо привычной рясы одет кургузый пинджачок (так в тексте) и прожженные на седалище штучные, довоенные брюки.

Вряд ли кто мог опознать в таком клоунском виде священнослужителя! Но у нечаянного собеседника глаз, как видно, был весьма пристрелян.

— Ничего, ничего…, — ответствовал ему собеседник, которого о. Савве представили давеча как школьного работника гражданина Бекренева. — Я тоже. От служения отстранен.