Юрий Максимов: И поднялось терние…

До обеда прошагали шесть километров. Лес сухой, идти – одно удовольствие. Можно бы пройти и больше, но спешить незачем. Подыскав подходящую опушку, я дал сигнал остановиться. Рюкзаки отлипли от спин и один за другим повалились к стволу высоченного дуба, широко раскинувшего кряжистые ветви.

Не сговариваясь, каждый занялся делом: Шу, наломав веточек, принялся за костёр, Птахин приволок из зарослей пару брёвен для сидения, а я полез в рюкзак за консервами и, расстелив клеёнку, стал готовить обед – была моя очередь. Тут уж и разговорились как следует. Когда Птахин пошёл к ручью за водой, мы с Шу легко продолжили непринуждённую болтовню. В какой-то момент, склонившись над бутербродами и морщась от дыма, я поймал себя на том, как быстро привык к этому внешне замкнутому, но на самом деле отзывчивому и добродушному здоровяку. Словно мы знакомы уже лет пять.

Я боялся, что пищи будет маловато на троих, но, глянув в рюкзак, убедился, что припасов хватило бы на целую ораву. Странно, что я набрал столько провианта. Впрочем, всё к лучшему.

Костёр трещал на славу. Брёвна легли на оптимальном расстоянии от огня. Две кривые рогатины торчали справа и слева. Птахин наливал воду в кан. Шу подкидывал веточек, кормя весёлое пламя. Я, покончив с овощами и консервами, осторожно перенёс снедь и клеёнку к брёвнам.

И вот – первая трапеза на природе. Сидя вокруг беспокойного пламени, жуём бутерброды, запиваем недурным греческим вином, откуда-то взявшимся у Птахина, и травим анекдоты, глядя как пузырится в кане вода и как огненные языки вылизывают черное днище. Лес шумит, вода булькает, угольки потрескивают – идиллия. Я высыпал сухой суп и прессованную вермишель в кипящую воду. Птахин снова начал наполнять заветной красной жидкостью пластмассовые стаканы. После очередного тоста за успешность экспедиции, замечаю, что дрова-то на исходе.

– Сейчас Тоэрис притащит, – говорит Птахин, – давно уже за ними пошёл.

– Да уж, что-то он совсем запропастился, – качает бритой головой китаец, подхватывая очередной бутерброд.

Мы дружно засмеялись. Это известная у нас в конторе шутка – свалить нежелательную работу на несуществующего человека. Но смех застрял у меня в горле.

Под стволом дуба-великана я вдруг различил четыре рюкзака.

И тут же – шорох в зарослях. Справа.

– А вот и Тоэрис, – прокомментировал Птахин, откусывая огурец.

Я оцепенел, слушая, как нарастает шорох. И вот, с раздражённым пыхтением, из лесу вышел огромный ворох веток с обтянутыми джинсой ногами. Недопитый стакан выскользнул из моей руки и покатился по траве, выпуская остатки вина. Ворох веток приблизился и с громким треском свалился наземь, открывая высокого кучерявого молодца явно южных кровей с чёрными глазами и массивным, горбатым носом. Нервно отряхнув джинсовку от щепок, травинок и комочков земли, парень перешагнул бревно и примостился рядом с Птахиным.

– Тебя хоть за смертью посылай, – проворчал тот, наливая кучерявому гостю.

– Я два раза навернулся в этом проклятом лесу, пока шёл! – у Тоэриса оказался высокий, визгливый голос. – И каждый раз собирал эти проклятые ветки!

Птахин криво усмехнулся, наливая Шу. Бритоголовый наладчик сощурил узкие глазки и изрёк:

– Тяжело в ученьи – легко в бою.

Новопришедший скорчил мину и промолчал.

– Вить, давай стакан! – обратился ко мне Птахин с полупустой бутылкой в руке.

Стакан мой укатился к костру и теперь корчился от жара пламени. Геенна в миниатюре. Руки, словно ватные, сами упёрлись в бревно, я медленно встал, развернулся и, не чуя под собою ног, потащился в лес, еле выдавив два слова:

– Скоро вернусь.

– Смотри под ноги, а то кое-кто туда уже сходил, – напутствовал Птахин.

Шу громко хмыкнул. Странный незнакомец закашлялся и проворчал:

– Проклятый дым!..

Зайдя в заросли, я обессиленно упёрся в ствол ближайшей липы. В голове гулко стучало в такт ударам сердца. Лёгкие с шумом выпускали воздух. Что-то неладное творится с этим миром. Или с моей головой.

На миг ужалила мысль, что всё подстроено. Козни Птахина… Но нет. Мой рюкзак с кучей провианта укладывал я сам, и место для привала тоже выбрал я сам. На сотни километров вокруг ни одного человеческого жилища…

И всё же подозрения вернули мне силы. Я решил проследить по лесу след этого Тоэриса. Метров тридцать мне это удавалось, но затем пошла твёрдая земля со слоем прошлогодних листьев и вспученных корней – тут след терялся.