Борис Воробьев - Шествие динозавров

На другом конце площади лупили только что пойманного вора. Избиваемый молчал. Везде свои правила: вор принимал муку, ограбленный отводил душу. Чего зря шуметь?… Зато с восточного края рынка неслись дикие вопли. Там казнили и пытали. По пролетарской логике мне полагалось обнажить меч и поспешить на выручку угнетенным. Я даже не шевелился. Продолжал себе любоваться искусством чеканки и клясть себя в равной мере как за чистоплюйство, мешавшее внаглую забрать изделие и уйти, так и за опрометчивое решение явиться сюда открыто. «Сам виноват. Если дьявол собрался в люди, пусть упрячет рога. В следующий раз одену плащ с капюшоном…» Я с сожалением бросил гребень на лоток.

В гончарне было чисто прибрано и вкусно пахло свежими лепешками. Меня здесь ждали. К моему приходу готовились.

Оанууг сидела в дальнем, темном углу лавки, смиренно сложив руки на коленях, сияя глазищами. Вургр угнездился на скамье напротив оконной щели. Умытый, умащенный дешевыми благовониями, с расчесанной надвое бородой, в новой, наверняка ворованной, серой рубахе. И не подумаешь про него, что душегуб.

— Не приставал? — строго спросил я девушку, указуя на него рукояткой меча.

Оанууг энергично помотала головой.

— А то у меня с ним долгого разговору не будет, — сказал я, проходя на почетное место гостя.

— Ниллган, — с пренебрежением промолвил вургр. — Не понимаешь. Пусть я и украшен «поцелуем вауу», но в остальном человек. Зачем мне чужая вещь?

— А это? — я потянулся и зацепил пальцем его обновку.

— Торговцы что рабы, — ответил он высокомерно. — А я все же брат императора.

— На тебе не написано.

— Ниллган, — повторил вургр. — Почему люди видят, что ты ниллган? Почему они видят, что я брат императора?

— Откуда мне знать, — пробурчал я.

Вургр передернул плечами в знак презрения и отвернулся. При этом вся его поза выражала скрытое нетерпение. Тогда я извлек из-под плаща плоскую флягу литра на четыре и выдернул затычку. Светский лоск слетел с этого раздолбая в единый миг. Теперь он стал похож на вдрызг пропившегося кирюху, которому Бог поутру послал чекушку… Не спрашивайте меня, где я наполнил флягу до краев.

— Дай, — сказал вургр, алчно сглатывая слюну.

— Может быть, назовешь свое имя? — спросил я, придерживая сосуд. — А то как-то неловко. Давно знакомы…

— Не имеет смысла, — пробормотал он. — Как зовут кукол из рыночного вертепа? Юламэм и Аганну-Дедль. Так и мы: ты — ниллган, я — вургр. Чем плохо… Позволь мне уйти. До вечера, а?

— Иди, — позволил я. — Латникам глаза не мозоль. И не вздумай удрать. Во второй раз не помилую.

— Я буду осторожен, — пообещал он. — Есть тут у меня местечко…

Прижимая к груди флягу, он засеменил прочь. Оанууг молчала, едва заметно улыбаясь.

— Тебе страшно с ним? — спросил я виновато. Она снова замотала головой. — Страшно, еще бы… А со мной?

— Уже нет. Ты добрый.

— Скоро уведу его отсюда, — сказал я, смутившись. — Кажется, я нашел ему убежище.

— Он не виноват, — сказала девушка тихонько. — Это проклятие злых богов. Человек — игрушка в их руках.

— Это я уже слышал. Про глиняных кукол. Не слишком достойно человека быть куклой.

— Достойно, — возразила она, заливаясь краской стыда от необходимости прекословить. — Человеком должны управлять. Другие люди, умнее. Иначе он становится зверем. Зверь подчиняется только желудку и детородному органу. Над ним нет высшей воли.

— Кто же управляет теми, которые умнее? Боги?

— Боги, — кивнула Оанууг.

— А если это злые боги?… — я кивнул на пустую скамью.

— Злые боги не управляют. Они могут проклясть. Проклятие отвращает высшую волю добрых богов. Поэтому вургр подобен зверю, когда над ним нет высшей воли. Им движет голод. Сытый вургр — не вургр. Человек.

— Винтики единого прекрасного механизма, — сказал я. — Движущегося к светлому будущему.

— Не понимаю. Что такое «винтик»? Что такое «механизм»?

— Это по-нашему. По-ниллгански. Про человека и высшую волю.

— Ты странный ниллган, — сказала Оанууг.

— На каждом углу об этом слышу… Чем же я тебе-то странен?

Девушка закрыла глаза. Чуть запрокинула голову, произнесла негромко: