Николай Немытов: Квант времени – Пантелей Бабыленко

По случаю хорошей прибыли Пантелей не поскупился на баллон для «артиста». Завидев угощение, тот быстро скрутил крышечку и принялся пить с горла, обильно проливая на грудь.

– Совсем человек пропал, – прошептал профессор.

Но Гомес услышал, оторвался от пойла и четко произнес:

– Заткнись, козел!

В прихожей сапожник щелкнул выключателем. Под потолком загорелась пыльная лампочка.

– Опачки! – Пантелей довольно хлопнул в ладоши. – Может, и горячая водичка есть. Профессор, – он подтолкнул соседа к двери ванной, – не пугайте дите кровищей.

– Да-да, спасибо, – пролепетал Семионыч.

Однако Несмеяне было не до того. Она скинула сандалии, повесила кофту на детскую вешалку и поспешила в комнату. Вскоре из дверного проема заструился голубой свет, зазвучала музыка. Бабыленко прислушался: что-то знакомое, давно забытое.

– Первый контакт человека с инопланетной цивилизацией, – произнес вкрадчивый голос.

Сапожник вытащил из авоськи три бутылки пива в стекле, пенопластовый кузовок с бычками.

И голос знакомый. Как его? Ну, этот… На профессора еще похож. Иннокентий Смоктуновский! Точно! Кеша!

– Вот сегодня кидает, – Пантелей хмыкнул и отправился на кухню готовить Несмеяне ужин.

Дети пиво пить не должны. Да и бычки им ни к чему.

– Малышня! Каша поспела!

Бабыленко выглядел заботливым папашей. Соседки трещали, что он вроде как развелся со своей пассией и забрал ребенка. Кажется, жена Пантелея пила (по одной версии) или уехала с новым хахалем, бросив дочь, – толком никто не знал. Девочка оказалась молчаливой, замкнутой, как говорится, себе на уме, и в доме ее сразу назвали Несмеяной, так как теток с конфетками она сторонилась, с детьми не играла. Сильно переживает ребенок развод родителей – решили соседи.

Пантелей вошел в комнату с супником, полным гречневой каши, залитой молоком. Поверх выгоревшей оранжевой футболки и старых джинсов он нацепил передник с медвежонком, из кармашка торчала столовая ложка. Сапожник поставил супник перед Несмеяной, сгреб со столика газеты, скинул их на диван.

– Во! – он торжественно вручил ложку девочке.

На экране телека мерцал яркими блестками «Новогодний огонек».

– А хочется чего-то такого, земного, – пел артист в серебристом скафандре.

Пантелей призадумался: это ж какой год? И тут же спохватился:

– Ща хлебца принесу черненького!

Профессор стоял у небольшой школьной доски, внимательно рассматривая формулу. Сапожник в домашней суматохе совсем забыл про соседа.

– А вы, Семионыч? – спросил Бабыленко.

– Что? – тот обернулся – в глазах удивление и даже страх.

– Есть будете? – строго произнес Пантелей, вытирая руки передником. Почему-то зачесались кулаки.

– Я… Ну, я не голоден, – промямлил тот.

Вот, блин, угораздило. Теперь носись еще и с придурком.

– Короче: каша в кастрюле, молоко на плите. Кипяченое. Желаете чай – чувствуйте себя как дома, – не любил Пантелей нюни разводить. Семионыч – здоровый дядечка, вон сколько годков скинул – справится. Только бы мозгом не повредился, а то еще в детство впадет.

– Право слово! – всплеснул руками профессор. – Огромное вам спасибо, Пантелей… М-м-м. Отчество ваше…

– Так сойдет, – отмахнулся сапожник.

Очень хотелось к пиву с бычками.

– Никогда бы не подумал, что вы, Пантелей… Как же это? Отчество-то ваше…

– В смысле, не подумал? – нахмурился Бабыленко.

– Я о формуле! – спохватился профессор, видя, как меняется настроение хозяина.

– Та! – Лицо Пантелея просияло. – Эт не я! Эт Несмеяна нацарапала.

– Несмеяна? То есть как? – профессор удивленно округлил рот, глянул на девочку поверх очков. – Интересно, – бросил взгляд на доску, снова глянул на Несмеяну.

Девочка медленно ела кашу, аккуратно подбирая ложкой крупинки.

– Ребенок, – пожал плечами Бабыленко. – Кто ж его поймет? Увидела в журнале – срисовала и меня выучила.

– И что же означает, – Семионыч взмахнул рукой, описывая круг над формулой, – сие?

Теперь удивился Пантелей:

– Вы ж профессор! Вы ж должны знать!

Сосед сконфузился:

– У меня… несколько иной профиль. Видите ли, Пантелей… м-м-м… Да. Я – филолог.

Бабыленко озадаченно поскреб затылок.

– Типа Канта, что ль?

– О, нет! Кант – философ. Я же филолог. Предмет моего изучения – язык, литература.

Пантелею разговор начинал надоедать. Филолог или философ – один хрен.

– Короче. – Теперь он усиленно потер лоб, собираясь с мыслями. – Это уравнение Уилера – Девитта. Квантовая теория, описывающая «безвременную» Вселенную! – выпалил Бабыленко и перевел дух. – Все.