Юрий Брайдер - Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками

- И на какого рожна вас принесло на ночь глядя? - растягивая слова и не выпуская из зубов трубки, спросил Козлявичус.

- Окстись, хозяин, - вылез вперед Пашка. - Какая ночь! Мы еще даже и не обедали.

- Куда я столько народу, интересно, дену? Да и еды на всех не хватит.

- Не прибедняйся, - перебил его министр распределения. - Ты в этом году столько пшена и сахара получил, что до конца жизни не слопаешь.

- Если согласны пшено и сахар есть, тогда проходите, - флегматично произнес Козлявичус. - Добро пожаловать.

- А куда это все ваши идолы подевались? - недоуменно огляделся по сторонам шурин министра бдительности.

- Ваши нам не годятся, - спокойно ответил Козлявичус, выколачивая трубку о ладонь. - Ливонии свои собственные идолы нужны.

- Какие, например? - не без ехидства поинтересовался Пашка. - Свиной окорок? Или бочка пива?

- Зачем же. Все отец наш - Один. А еще Тор и Фрейя.

- Ишь, чего захотел... - присвистнул министерский шурин. - Может, ты еще и отделиться захочешь?

- Там видно будет... Дальше болтать станете или в мызу пройдете? Ничего особенного не обещаю, но как говорится - чем богаты, тем и рады.

Сыновья Козлявичуса, такие же несуетливые и малоразговорчивые, как и отец, уже распрягали оленей, и погнали их пастись в тундру.

Когда все разместились за необъятным столом, сработанным из похожих на железнодорожные шпалы сосновых, плах, был подан обед, по мнению Козлявичуса состоявший из национальных ливонских блюд: соленой селедки, кровяной колбасы и сыра с тмином. С избытком хватало также оленины, медвежатины, копченой рыбы, моченой клюквы и консервов всех видов, начиная от детского тыквенного пюре и кончая яичным порошком, который здесь принято было есть ложками. Самогон, на изготовление которого, надо думать, ушел весь запас достославного сахара, был разлит в сервизные фаянсовые чашки. Такой посуды не было даже у Великого Князя, Государя и Генсека Силы Попова. Перехватив завистливый взгляд зайцевского шурина, придирчиво изучавшего убранство стола, Пряжкин подумал, что в самое ближайшее время министерство бдительности приступит к разработке версии о причастности Козлявичуса к шпионажу, контрабанде и вероотступничеству.

Инициативу за столом сразу же захватил Пашка. Потребовав общего внимания, он обратился непосредственно к хозяину.

- Отец ты наш, я поднимаю эту кружку за то, чтобы ты сдох, - с надрывом произнес он, сделав ударение на последнем слове. Переждав поднявшийся шум, Пашка закончил: - И все мы выпили на твоих поминках... ровно через сто лет!

Самогон ухнул в луженые глотки, а затем дружно заработали челюсти, перемалывая дары благодатной ливонской земли. Не пила одна только Наташа. Вяло ковыряя вилкой в тарелке, она рассеянно поглядывала по сторонам. Яркие красные пятна горели на ее высоких скулах. Пряжкину не удалось захватить место рядом с ней, и теперь, по мере того, как тост следовал за тостом, он все еще концентрировал взгляд на ее личике, свежем, как только что снесенное яичко. Впрочем, в этом занятии он был не одинок: масляные кобелиные взоры подвыпивших мужчин кинжальным огнем простреливали все прилегающее к девушке пространство.

Сильно пьяных еще не было - гости не столько пили, сколько ели, дорвавшись до дармовщины. Во главе стола на почетных местах восседали два министра - распределения и здоровья. После каждой очередной кружки первый немного краснел, а второй немного бледнел. Можно было подумать, что где-то под столешницей их организм загадочным образом сообщается, и, пользуясь этим, дебелый, раскормленный министр распределения, постепенно, малыми порциями высасывает кровь из своего и без того худосочного, квелого коллеги.

- Налить! Всем налить по полной! - опять вскочил Пашка, самозваный тамада. - А сейчас я прошу поднять кружки за ту силу, которая заставляет пчелу искать цветок, лебедя - лебедушку, оленя - важенку...

- Таракана - тараканиху... - пьяно ввернул кто-то.

- ...отрока - отроковицу, мужика - бабу, короче, выпьем за светловолосую богиню Ладу и ее златокудрых сыновей Леля и Полеля! Выпьем за любовь! А кто не выпьет с нами сейчас, тот позабудет любовь прежнюю, сгубит нынешнюю, отчурается любви будущей! А к вам, барышня, - он повел кружкой в сторону Наташи, - обращаюсь персонально!

- За любовь, так за любовь, - сказала Наташа, храбро поднося свою кружку к губам. Взгляд ее при этом скользнул по рядам пирующих и вдруг уперся во взгляд Пряжкина - болезненно-страстный, как у обуянного гоном оленя. В зрачках Наташи что-то дрогнуло, веки опустились и снова взлетели. Расписанная розами, выщербленная чашка качнулась вверх-вниз, словно в знак молчаливого приветствия. Пила она, уже не спуская с Пряжкина глаз.