Борис Сокольников - Золотое перо

Но часто она вообще ничего не писала.

Потянулись серые, тусклые дни.

Ее муж Cаша пропадал в забегаловках, охотничьих пансионатах и в вокзальных ресторанах, пропивая необыкновенное богатство. Уже давно он ушел из армии, потому что заметил что некоторые полковники отдают ему честь как генералу.

- Вот за что я люблю свою жену и уважаю! - разглагольствовал он в пивнушке перед благодарной публикой, - За то, что она человек и женщина!

И его рука лезла в карман и вытаскивала очередную порцию не оскудевающих десяток.

Вероника не обращала на Сашку никакого внимания. Хорошо что хоть он не мешал ей работать. И только иногда возникали сложности, когда вдруг звонили из какого-то отделения милиции и просили удостоверить личность мужа. И через некоторое время его привозили в "Волге" или в синем милицейском "газике" и доставляли на дачу с великими почестями.

И когда он стоял перед ней в отглаженном и выправленном его командой костюме, в ондатровой дубленке и собольей шапке, покачиваясь на носках ботинок, которые только его и выдавали, будучи начищенными лишь на носах до необыкновенного блеска, она спрашивала:

- Ну что тебе нужно, Саша?

- Машину где-то потерял, оставил в каком-то дворе, пока ее еще надут. Куплю себе пока другую, новую.

И неторопливыми шагами он шел в буфет, открывал там какие-то ящики и набивал себе карманы деньгами.

- Перестань пить, Саша. Помнишь, что ты мне обещал?

- Ага, перестану, - отвечал муж, моргая перед ней глазами как "жигуль" моргает фарами перед красным светом светофора.

Так шли дни, и каждый день был похож на предыдующий.

" С петухом, что ли, по комнатам походить как Наташа Ростова?" - спрашивала она себя.

Но творчество мощно ударило ее своим крылом. И канули в туман сомнения, когда коснулось перо бумаги и загорелась строка.

И чем сильней разгоралось ее творчество, тем тяжелей и сумрачней становилась она сама. Уже и муж Сашка сбежал от нее, не выдержав такого напряжения.

Она стала пить, стремясь затушить хоть на минуту сжигавшие ее противоречия и сомнения. И уже сама стала замечать за собой что-то странное.

Зато чем больше она становилась карга, тем больше нравилась мужчинам. Замертво падали супермены в норковых "москвичках", узрев гениальную женщину, как замертво падает какой-нибудь милиционер, вмиг утратив почву под ногами, узрев неожиданно перед собой высшее начальство. И мужественно и сильно острили они, необыкновенно напрягая ум в обществе всеизвестного человека. И надо было видеть, с каким проникновенным чувством, и как просто, откинув в руке журнал с ее стихами, член какого-то научного общества и депутат Моссовета, имевший жену киноактрису и "жигу" новейшей модели, читал ей в вечерней электричке ее стихи:

- Опять журнальные полотна

Залепят мне глаза и окна.

Опять бездарные тупицы

Мне обсюсюкают страницы.

Не заморить долбежкам мира

Мою волхвующую лиру.

Останутся от этой дряни

Одни листки воспоминаний...

И долго, долго потом, идя по снежной тропинке под зимними звездами, вспоминал и анализировал каждое случайное слово, брошенное его попутчицей. И глядя вечером в потолок, лежа с полупотушенной сигаретой, вновь вспоминал пережитое ощущение, как маленький мальчик, впервые попав в цирк, долго потом вспоминает боевого индийского слона. " Да, - говорил он себе, - бывают в жизни необыкновенные встречи. - Надо постараться сохранить память о этих минутах навсегда, надолго."

Все больше она худела, высыхала, и только ее глаза светились необыкновенным огнем.

В октябре неожиданно умер сумасшедший художник с первого этажа, будучи задавлен разворачивавшейся продуктовой машиной прямо во дворе своего дома.

И тут вспомнили о нем. Вспомнила вся страна. Когда вскрыли его келью, в ней среди рухляди и памятных вещичек, дорогих ему с детства, посреди комнаты неожиданно обнаружили неизвестный шедевр мастера.

Прямоугольная картина, сияя лаковой поверхностью, поражала светом. Выполненная в чистых, ясных тонах, написанная яркой влажной палитрой, она была построена на сочетаниях, на оттенках белого и красного цветов. Кое-где ее пронизывали сине-фиолетовые тона. Она звучала как оркестр.

Тут ясно было видно, что искусство живописи это только цвет и цвет, и что к ней нельзя подходить литературно.

В основе полотна лежала реалистическая тема, но вдруг художник разбил ее, бросив на недописанное и незаконченное полотно несколько десятков как будто случайных мазков, как будто движимый высшей силой.