Анатолий Агарков - Путь в Эдем. Джамшидов кубок я по всей земле искал

И после этих слов я понял, что молчание – это главное моё оружие. А может и спасение.

Бичам понравилось Уч-Кудука предложение.

– В город пойдём, разнюхаем – кто из важных птиц пропал. А потом решим, как из её пёрышки повыщипать.

Бородач оглядел бомжей:

– Макс сторожить останется – от его не убежит.

– А можа я? – предложила Кащеевна.

– Ну, от тебя-то зараз смоется.

– Так привязать….

Туман осел, и солнечная сень пробилась в окна. Макс развешал штаны сушиться, тельняшку и пиджачишко драный. Сидел, насвистывая, пришлёпывая ладонью по остатку оттяпанной на середине бедра ноги.

– До вечера жрать не придётся, – сообщил мне бодрым голосом. – А пить захочешь, вон вода в приямке.

– Это ж свалка, – напомнил я.

– Не обращай внимания. Я поначалу тоже…. А потом привык, ни запаха не чую, ни вкуса – лишь бы жралось да пилось.

– Отравиться можно.

– Я тебе вот что скажу, человек ко всему привыкает. Потому он и царь природы, что всеяден и живуч. Вот, скажем, листья пальмы – такая флора жёсткая, что ни единой твари не по зубам. А американские коммандос жрут их как салат, и желудки усвояют.

– Откуда познания?

– А ты думаешь, я всю жизнь на помойке? Нет, брат, шалишь. Я, Звезданутый, в Афгане воевал, в десантуре. Командиром БМД был. Меня орденом Красной Звезды сам Батя награждал.

– За что?

– За личное мужество.

– А поконкретней.

– Да было дело….

Макс надолго задумался.

– А потом орден отняли, из войск попёрли – я ж сверчком был – и засудили.

– Проворовался? – наслышан был о недоброй славе армейских сверхсрочников.

– Если бы. Селение одно освободили, а там наши ребята пленные, как котята друг за дружкой ползают – слепые, глаза-то духи повыкалывали. Мы их в санчасть отправили – айболиты канистру спирта взамен. Выпили, крепко выпили – чего-то захотелось. В зиндане пара-тройка пленных духов парилась – вертушку ждали. Мы их на свет божий извлекли, секир башка сделали и в футбол играть. Может, никто б и не узнал, да на беду вертушку раньше срока принесло, а там с конвоем особист. Как наши мячики увидел …. Вместо духов повязали и домой.

Очень ясно представил красную землю Афганистана и кровь на десантных берцах. Вот летающие от ударов головы не рисовались воображением.

– Где ногу потерял?

– Это уж после тюряги – отморозил, а потом гангрена.

– Родом-то откуда?

– Не местный. Да там бы и жить не смог – стыдно.

– Макс, а не рано ты на судьбе крест поставил?

– У тебя есть предложения?

– Попробую помочь, если сгоняешь по указанному адресочку.

Вечером Афганец доложил мои предложения собравшейся публике.

– Так ты всё-таки Н-ский? – усомнился Упырь. – А мы прошлись – и ни одна собака о тебе не плачет.

На этот раз в руки бомжам достались вполне приличные трофеи – колбаса, селёдка, хлеб. Водка на десерт. А может, прикупили, спроворив где-то деньги.

Сели ужинать, мне объявили:

– Ты на диете. Худеть будешь, буржуй, пока имя не вспомнишь.

После трапезы задумались, как устеречь меня от побега.

– Я с ним лягу, – вызвалась Кащеевна.

– Проспишь.

– Так привяжите.

– В коморку запереть, – предложил трактирщик.

– Со мной заприте.

И нас запёрли с Надеждой Власовой в одной из пустующих комнат административного корпуса – единственной, где уцелела дверь. Путь туда проделал на Филькиной спине, и, сколь ни вертел головой, кружения не почувствовал. Обнадёживающее обстоятельство. Стало быть, вестибулярный аппарат тоже можно обмануть.

– Ну что, басенький, повеселимся? – Надюха жеманисто подбиралась к моему запрятанному в штанах сокровищу.

– Это вряд ли.

– Почему?

– Физиология, – я кивнул на апатичное его лежание.

– А я кое-чего припасла, – лукаво усмехнулась совратительница, извлекая из кармана драной кофты початую бутылку с полукольцом копчёной колбасы. – Пей, закусывай.

Я глотнул из горлышка.

– Пей, пей.

Афродита начала раздеваться.

О, Господи, да неужто алкоголем можно отвращение залить?

– Пей, пей, – Надежда сделала мне знак.

И я сказал себе, плевать, пусть будет то, что будет. В одной руке бутылка водки, в другой полкруга колбасы и, как кефир с батоном, уминал их не чувствуя ни голода, ни жажды. Вот хмель достал – головка поплыла, вальсируя. Где-то ниже сердца, наверное, в желудке родилась жалость и прихлынула к глазам – пригладил голову Надюхе.

– Брось – не подъёмное это дело.

Отчаявшись разбудить во мне ответное чувство, Кащеевна прикорнула щекой на моих чреслах: