Жюль Верн - Том 7. «ЧЕНСЛЕР». ГЕКТОР СЕРВАДАК

В какой гавани искать спасения? Не у этих же неприступных берегов? Будет ли лейтенант Прокофьев вынужден выброситься на берег? Эта мысль не выходила у него из головы. Но если даже потерпевшим кораблекрушение удастся взойти на крутой берег, что станется с ними потом? Что ждет их на этой безнадежно голой земле? Где они пополнят запас провианта? Есть ли надежда, что за этой неприступной громадой откроется уцелевшая часть старого материка?

«Добрыня» пытался противостоять натиску бури: его мужественный и самоотверженный экипаж держался с величайшим самообладанием. Матросы верили в искусство своего капитана, в крепость своего корабля, и никто не падал духом. Но паровой котел перегрелся так, что казалось, его разнесет на части. Кроме того, винт вращался вхолостую, а между тем приходилось идти без парусов; нельзя было поднять даже трисель, потому что его изорвал бы ураган. Шкуну несло к берегу.

Весь экипаж стоял на палубе, понимая, какая страшная опасность грозит шкуне. Земля была уже не больше чем в четырех милях под ветром; «Добрыню» несло с такой скоростью, что не оставалось никакой надежды на спасение.

- Отец, - сказал лейтенант Прокофьев графу, - силы человека не безграничны. Я не в состоянии предотвратить крушение.

- Сделал ли ты все, что обязан сделать моряк? - спросил граф Тимашев - на его лице не отразилось ни малейшего волнения.

- Все, - ответил лейтенант. - Но через час, не больше, шкуна разобьется.

- Бог может спасти нас и раньше, чем через час, - ответил граф, повысив голос, чтобы все его слышали.

- Он спасет нас только тогда, если берега расступятся и перед «Добрыней» откроется проход!

- Все в воле божьей, - ответил граф, обнажив голову.

Вслед за ним в торжественном молчании обнажили головы Гектор Сервадак, лейтенант и матросы.

Считая, что отклониться от берега уже невозможно, лейтенант Прокофьев принял все меры для того, чтобы экипаж после крушения оказался в наименее тяжелых условиях. Он постарался обеспечить людей пищей на первые дни пребывания на новом материке, если только кто-нибудь выйдет живым из пучины разъяренного моря. На палубу вынесли ящики с припасами, выкатили бочонки с пресной водой и привязали к ним пустые бочки, чтобы они держались на поверхности моря, когда судно пойдет ко дну. Итак, лейтенант принял все те меры предосторожности, которые обязан принять моряк.

В самом деле, на спасение шкуны не оставалось больше никакой надежды. В огромной отвесной стене не было видно ни единой бухты или залива, где мог бы укрыться терпящий бедствие корабль. «Добрыню» спасло бы только одно: если бы ветер вдруг переменился и вынес судно в открытое море или, как сказал лейтенант Прокофьев, бог совершил бы чудо и берега расступились, открыв проход.

Но ветер не менял направления.

Вскоре шкуну отделяло от берега не больше мили. Необъятная круча мало-помалу возрастала, надвигалась все ближе; казалось, еще немного - и она раздавит шкуну. Через несколько минут «Добрыня» находился от земли всего в трех кабельтовых. Не было на борту человека, который не считал бы, что пришел его последний час.

- Прощайте, граф, - сказал капитан Сервадак.

- На все воля божья, капитан, - ответил граф, указывая на небо.

В эту минуту «Добрыню», поднятого волной чудовищной высоты, несло прямо на кручу.

Вдруг раздался голос:

- Эй, ребята, веселей! Ставь большой фок! Ставь кливер! Право руля!

Это командовал Прокофьев, стоя на носу шкуны. Как ни неожиданно прозвучала его команда, экипаж бросился ее выполнять, а лейтенант, перебежав на корму, перехватил штурвал у рулевого и сам повел судно.

Чего он хотел? Очевидно, врезаться носом прямо в берег.

- Смотри в оба! Приготовиться на шкотах! - снова раздался его голос.

В ответ послышался общий крик - это был крик радости.

Между двумя отвесными, как стена, утесами показалась расщелина шириной футов в сорок. Здесь шкуна сможет укрыться от бури, либо в материке действительно открылся проход. И направляемый Прокофьевым, подгоняемый ветром и волнами «Добрыня» ринулся вперед!.. Вернется ли он обратно?

- Если позволите, я съем вашего слона, - сказал бригадир Мэрфи, решив, наконец, после двухдневных колебаний сделать этот, столь основательно обдуманный ход.

- Позволяю, ибо не могу воспрепятствовать, - ответил майор Олифент, не отрывая глаз от шахматной доски.