Ханну Райаниеми: Страна вечного лета

Кулагин подался вперед, упершись руками в колени.

– Думаете, я здесь из страха, миссис Мур? Испугался, что большой и грозный НКВД шлепнет меня, если схватит? Думаю, прежде чем начать разговор, нам стоит узнать друг друга получше. Гораздо лучше.

Ну здрасте. Рэйчел закатила глаза.

– Я замужняя женщина, Яков Михайлович.

– Ага! Вы подумали о сексе! И снова недопонимание. Секс – это инструмент. В нашей ленинской школе есть загородная секция, там мужчины и женщины учатся пользоваться этим инструментом. Но к пониманию он не приводит. А я хочу вас понять, миссис Мур. Чтобы рассказывать секреты, которые нас всю жизнь учили хранить, нужно доверие. С обеих сторон.

Кулагин медленно поднялся и налил еще бренди, теперь в два стакана, один он протянул Рэйчел.

– Я же сказала, что не буду с вами пить.

– Малая цена за мои секреты, вам так не кажется? Вот что я предлагаю. Мы выпьем. Я задам вопросы. Не о вашей стране, а о вас. Вы ответите. Если я сочту ответы стоящими, то кое-что расскажу взамен. Что скажете?

Еще одна проверка. Неужели Кулагин и впрямь считает ее новичком, который раскроет себя и даст ему преимущество?

Она с осторожностью приняла стакан.

– Ха! Значит, решено, – сказал Кулагин.

Они чокнулись и выпили. От крепкого бренди Рэйчел закашлялась. Оно обожгло желудок.

Кулагин снова сел.

– Скажите, миссис Мур, что заставляет вас чувствовать себя живой? Что придает жизни смысл?

Она нахмурилась, обхватив стакан обеими руками.

– Служба, наверное. Служить чему-то большему, чем я сама. Защищать других. Приносить пользу.

– Чувствовать себя нужной?

– Возможно.

– А ваш муж, он понимает эти ваши потребности?

Рэйчел поколебалась.

– Он понимает, что такое долг.

– А что такое в вашей стране долг жены?

Рэйчел прикусила щеку.

– Давайте продолжим игру, прошу вас, – настаивал Кулагин. – Долг жены – это…

– Любить мужа. Преданно его поддерживать. Рожать детей.

– У вас есть дети, миссис Мур?

– Нет.

Слова выскользнули слишком легко. Само собой, она проработала легенду прикрытия – бывшая школьная учительница, поступившая в разведку благодаря связям мужа. Почему она не придумала миссис Мур детей, хоть целый выводок?

Русский с любопытством ее разглядывал.

– Жаль. Многим дети придают жизни смысл. Падающие звездочки. Как это называли ваши великие мыслители Хинтон и Тэйт? Состоящее из света четвертое измерение, ана, откуда происходят души, падают в наш грубый материальный мир и пускают в нем корни. Кое-то считает, что дети некоторое время хранят этот свет, а потом он гаснет, и они превращаются в нас. А мы ищем наш свет повсюду. Где ваш?

– Я же вам сказала. У меня нет детей. Моя задача – беречь чужих.

– Не знаю, верю ли я вам, миссис Мур.

Рэйчел задумалась. Кулагин – профессионал. Он почует плохо состряпанную легенду. Единственный выход – добавить каплю правды.

– У меня был ребенок, Яков Михайлович, – медленно произнесла она. – Он умер.

– Очень жаль это слышать. Вы разговариваете с ним по эктофону?

– Нет. Он не родился.

– Вот оно что. Лучше так, чем уйти в другую жизнь сиротой.

Рэйчел не ответила. Кулагин тоже помолчал. Потом кивнул сам себе, встал, плеснул обоим еще бренди из бара и опять сел.

– В России было много сирот после революции. Мы называем их bezprizorniki. Они охотились на крыс и другую мелкую живность. Интересные создания. Такие невинные и такие жестокие. В какой-то степени все мы похожи на них, мальчиков и девочек, чья мечта о мире без родителей сбылась. Нет никаких правил, нужно только разрушить прежний мир и построить на его месте новый. Нет ничего помимо нашей собственной воли. Это великолепно. Даже смерть стала инструментом для создания нового советского человека. Однажды я сидел в петроградском кафе и подписывал десятки смертных приговоров, придумывая разные способы, чтобы выбрать имена. Буквы из алфавита. Имена одноклассников. А затем просто вытаскивал листки в случайном порядке. Меня прервал поэт, настоящий поэт, не чета сегодняшнему юнцу, и обвинил в тирании. Я застрелил его из револьвера.

Кулагин стиснул толстые пальцы. Лицо озарилось зловещим удовольствием. И Рэйчел порадовалась травмату в кармане.

– Позже я об этом пожалел. Его стихи были хороши. Наверное, потому я и не пристрелил сегодня юного Шоу-Асквита. Даже дрянные поэты прикасаются к чему-то, что нам неподвластно, с нашими-то играми и ложью. В том кафе никто не смел меня прерывать. Понимаете? Не было никого, кто мог бы меня судить. Ни матери. Ни морали. Ни Бога. Пока в двадцать пятом году мы не создали Его.