Тати Блэк - БАМС! Безымянное агентство магического сыска

После гибели супруга Настасья Павловна осталась при дворе и вела свою жизнь достаточно комфортно на назначенное ей, как вдове любимого изобретателя императора, содержание. Нередко ее вдовством пытались воспользоваться молодые щеголи и пресыщенные повесы, но ухаживания их, лживые насквозь, как и они сами, никакого интереса у Оболенской не вызывали. В отличие от совсем не вдохновленного ее обществом Шульца. Ах, будь же он неладен!

Вот уже третий вечер господин лейб-квор привозил ее по ошибке к особняку Шулербургских Оболенских, приняв, судя по всему, за одну из дочерей хозяина этого дома. Настасья переубеждать его в этой ошибке не стала, ибо это как нельзя более удобно было для нее самой – чем позже дорогой дядюшка Анис Виссарионович узнает о ночных бдениях племянницы наедине с его служащим, тем лучше. А может быть, ей столь невероятно повезет, что он не узнает ни о чем вовсе. Главное – не попадаться ему и Шульцу на глаза одновременно.

На счастье Настасьи, дом Оболенских был не более, чем в двух кварталах от жилища Фучика, а потому она могла быстро преодолеть разделявшее их расстояние пешком. Курьезная ситуация случилась лишь однажды – как раз сегодня – когда Шульц столь долго наблюдал за нею, что Настасье пришлось войти в дом и объяснять удивлённому ее появлением в доме слуге местных Оболенских, что она служанка, посланная господином Шульцем испросить у господина Оболенского разрешения навестить его дочь. Выскальзывая из дома своего однофамильца в глухую ночь, Настасья Павловна не могла подавить лукавой усмешки, представляя, как будет выпутываться из этого положения господин лейб-квор.

Незаметно вернувшись в дом Аниса Виссарионовича, будучи уже на подходе к своим покоям, Оболенская заметила, как дверь ее комнаты приоткрылась и обмерла от испуга. Неужто дядюшка заметил ее отсутствие? – только и успела промелькнуть в голове мысль.

Но вместо Фучика из проема двери выглянуло нечто, весьма похожее на пианино, только несколько более скромных габаритов. Состояло оно полностью из клепанного железа, и даже клавиши, видневшиеся через приоткрытую, словно пасть, крышку, были выкованы из алюминия. В целом этот странный инструмент выглядел так, словно состоял из всего, что его создатель нашел на свалке.

Завидев Настасью Павловну, пианино с неожиданной для него резвостью выскочило из комнаты, бочком протиснувшись в проем, и, громко топая, понеслось навстречу Оболенской. Остановило этот акт дружелюбия лишь повелительное поднятие руки Настасьи Павловны, после чего рояль замер, словно зачарованный, так и не донеся вторую ножку до пола.

– Моцарт! – прошептала Оболенская со всей возможной строгостью, – ты слишком громко топаешь. Если привлечешь внимание слуг, Анис Виссарионович непременно узнает, что я привезла тебя с собой отнюдь не из любви к музыке.

Пианино тут же удивительно бесшумно прикрыло восторженно отворенную крышку-пасть и, деликатно поставив вторую ножку на пол, осело на паркет. Послышался едва уловимый, но так хорошо знакомый Настасье Павловне, звук работающих шестерёнок и, когда Моцарт снова поднялся, Оболенская обнаружила, что теперь его ноги напоминают металлические куриные лапы. Прежде, чем она успела что-либо сказать, одна из этих лап приподнялась, нырнула в недра металлического корпуса и принялась рыться внутри бездонного, как всегда казалось Настасье Павловне, чрева. Вскоре, в результате всех этих манипуляций, Моцарт выудил оттуда пару мягких домашних тапочек нежно-розового цвета, которые изящно были нацеплены им в тот же миг на тонкие, но поразительно устойчивые металлические ноги. Покачав головой, Оболенская сказала:

– Порою я боюсь тебя, ей-Богу, ибо ты кажешься куда умнее меня самой.

Моцарт разом как-то неловко ссутулился и смущённо шаркнул металлической лапой в розовом тапочке по полу.

– Ступай же в комнату, – устало произнесла Оболенская, – это был непростой вечер. Пора отдохнуть.

Пианино покорно пошлепало обратно к двери, но на полпути обернулось и слегка приподняло крышку корпуса, выражая этим немой вопрос, легко понятый Настасьей Павловной.

– Да, я расскажу тебе, что случилось, – ответила она и указала на дверь, после чего Моцарт наконец скрылся в темных покоях, а сама Оболенская быстро огляделась по сторонам и, уверившись, что никто не видел скачущего по коридору металлического пианино, также направилась к своей комнате, пробормотав себе под нос: