Рэй Брэдбери - Кошмар

- Надеюсь, что смогу распознать скарлатину по виду больного, - отрезал доктор холодно, щупая его пульс.

Чарльз молча лежал до тех пор, пока доктор не принялся решительно упаковывать черный чемоданчик. И тут затеплился робкий мальчишеский голос, а глаза осветились давнишним воспоминанием:

- Я когда-то книгу читал... Там говорилось об окаменелых деревьях, ну просто, как древесина превращается в камень. Деревья падают и гниют, в них проникают кристаллы и начинают свое строительство, и тогда, хотя со стороны они еще выглядят, как деревья, все не так: это уже - камни.

Он замолчал. В теплой тишине комнаты слышалось только дыхание.

- Ну и? - спросил доктор.

- Я просто подумал, могут ли бактерии развиваться? Я знаю из биологии, нам рассказывали об одноклеточных организмах, амебах и всяком таком, как миллионы лет назад эти штуки взяли и собрались все вместе. А клетки продолжали слипаться, расти, и вот появились, ну скажем, рыбы, или, например, мы, но все это лишь скопления клеток, которые решили соединиться. Так? - Чарльз облизал обветрившиеся губы.

- И что же из всего этого следует? - Доктор склонился над мальчиком.

- Я должен, поймите, доктор. Я обязан вас предупредить! - закричал Чарльз. - Ведь такое может повториться. Вы представьте, ну, попробуйте представить, что словно миллионы лет назад множество микробов объединились и решили образовать нечто...

Его руки ползли, подбираясь к горлу.

- И они решили захватить человека! - кричал Чарльз.

- Захватить человека?

- Да, заменить человека. Стать мною, моими руками, ногами! Что, если болезнь каким-то образом знает, как можно убить человека и жить вместо него?

Руки сомкнулись на его шее.

Доктор с воплем подался вперед.

В девять часов родители проводили доктора к машине и подали чемоданчик. Стоя на пронизывающем ночном ветру, обсуждали создавшееся положение.

- И, главное, проверяйте, не развязался ли он, - наставлял доктор. - Я бы не хотел, чтобы он себя изувечил.

- Это пройдет, доктор? - На мгновение мать задержала его ладонь.

Он потрепал ее по плечу.

- Не я ли был вашим семейным врачом целых тридцать лет? Просто лихорадка. Он бредит...

- Но синяки у него на горле... Он чуть было сам себя не задушил!..

- Главное - держать его пока связанным; к утру все пройдет.

Машина скользнула на темную осеннюю дорогу.

В три часа утра Чарльз лежал с открытыми глазами в своей маленькой темной комнатке. Белье намокло от пота. Он весь горел. К этому моменту у него не осталось ни рук, ни ног, и начало превращаться тело. Мальчик, не двигаясь, лежал на кровати и только с безумной сосредоточенностью смотрел в безбрежное пространство потолка. Какое-то время он метался, орал, но от этих усилий лишь ослабел и охрип. Мать несколько раз поднималась, чтобы переменить влажное полотенце на лбу. Теперь он лежал молча. Он был связан по рукам и ногам.

Он чувствовал, как оболочка его тела начинает изменяться, органы перемещаться, а легкие внезапно взорвались словно мехи, наполненные горючим. Комната осветилась тревожными бликами, похожими на мерцание очага.

Теперь у него больше не было тела. Оно исчезло. Совсем. То есть оно осталось, но при этом было выключено, как под наркозом, внутри же все пылало и вибрировало. Казалось, нож гильотины аккуратно отделил его голову, и вот теперь она, сияя, лежала на подушке, залитой лунным светом, а тело все еще жило, но принадлежало уже кому-то чужому. Болезнь поглотила его - и, поглотив, воспроизвела сама себя.

И короткие волоски на руках, ногти и шрамы на ногах, и родинка, маленькая, на правом бедре - все было воссоздано безупречно.

Я мертв, думал он, меня убили, и все же я жив. Мое тело умерло, теперь это просто болезнь, и ведь никто никогда об этом не узнает. Я буду ходить, гулять, но это буду уже не я, а нечто другое. Что-то настолько плохое, настолько злое, что мне даже и не представить. И это нечто станет покупать ботинки, пить воду, и, быть может, через какое-то время женится, и будет плодить новое зло в несметных количествах! И никто не будет подозревать об этом...

Теперь волна тепла заскользила вверх по шее, ударила в щеки, и они зажглись, будто он выпил стакан горячего вина. Губы пересохли и воспалились, а веки словно охватило огнем. Из ноздрей маленькими язычками вырвалось голубое пламя.

Ну вот и все, подумал он. Сейчас это захватит голову и укрепится в глазах, в каждом зубе, в каждой извилине мозга, в каждой волосинке и ложбинке ушей. И от меня совсем ничего не останется.