Валентин Гончаров - Дом

Дом догорал. Потрескивали обугленные балки, выбрасывая языки пламени и стреляя дымящимися угольками. Дотла выгорели перегородки, местами провалился пол, обнажив черное нутро подвала. Дом медленно умирал. Он был таким старым, что не помнил точной даты своего рождения. Перед смертью в памяти возникали лить отрывистые видения: кто-то молодой и полный сил, в выпущенной поверх штанов рубахе, с огненнорыжей, пламенеющей на ее белом фоне бородой, обтесывает первое бревно, потом укладывает стропила, кроет крышу… Так родился Дом. И хотя век его был неизмеримо более долог по сравнению с жизнью одного человека, родившись, Дом очень походил на человеческое дитя. Поначалу он был маленьким Домом, Домом-младенцем, размером в одну комнату, с крошечными сенями. Шло время, и Дом рос. Из небольшой избенки он стал Домом-подростком, возмужал, раздался комнатами. Покрытый листовым железом, перестал бояться дождей, а получив громоотвод, стал снисходительным к зловещим играм молний. С возрастом он многое познал, но в отличие от человека ничего не забывал. Каждая его, даже крохотная деталь заключала в себе воспоминания о том месте и времени, где и когда появилась она на свет. Дом аккумулировал эти знания, тщательно собирал и укладывал их в свою поистине безграничную память, и теперь, если какая-то вещь погибала или заменялась новой, ее воспоминания не пропадали бесследно. Так, не сходя с места, он преотлично знал, что делается в ближайшем лесу за рекой, — большей частью он и был родом из этого леса. И одновременно словно наяву слушал таинственную ночную жизнь джунглей — шкаф, он поселился одним из последних, немало порассказал о своей далекой южной родине. Дом не переносил одиночества и никогда не оставался один. Сколько он себя помнил, в нем всегда жили люди, да и не могло быть иначе. Мать склонилась над колыбелью ребенка и что-то нежно ему напевает, по половицам ползают малыши, а подросшие ребятишки затеяли возню на печи. Усталый хозяин сидит на лавке, уронив на стол тяжелые натруженные руки. Сменилось не одно поколение, но по-прежнему величаво несла свои воды неиссякаемая Река Времени — то широко разливаясь и почти затормажиная свой бег, то превращаясь в ревущий поток, нагромождающий события друг на друга, сметающий на своем пути целые страны и народы. Дни складывались в недели, недели в месяцы, а те — в годы. И с каждым прожитым годом жизнь становилась лучше, интереснее, и Дом искренне радовался этому: дольше жили люди, и приходили они с работы веселые, полные энергии, тщательнее следили за чистотой, обихаживали Дом новыми вещами. Казалось бы, живи и радуйся. Но были еще войны. Уходили и не возвращались мужчины. Голосили женщины. Становились сиротами дети. В округе появлялись чужие люди, от которых исходил запах конского пота, потом пороха, но всегда — крови. Дом вставал на защиту. Он не пускал непрошеных гостей в дверь, подставлял им ножки-вещи, цеплял острыми углами, напоминающими руки, не раздумывая, преграждал путь стрелам и пулям своим крепким телом-срубом. И непрошеные гости уходили. Дом залечивал старые раны, набирался сил. Он постарел и любил немного побрюзжать ветреным вечером, поскрипеть старыми бревнами и подребезжать железом крыши, но был еще хорош собой и крепок. Он засыпал позже всех и рано просыпался. Едва начинал алеть край неба на востоке, Дом распахивал веки-ставни и радостно вглядывался в окружающий его привычный мир заспанными окнами, потом глубоко вдыхал свежий утренний воздух и умывался росой. Полотенцем ему служили первые лучи солнца. Иногда, под настроение, Дом любил посудачить со своими соседями, поговорить о прошлом с такими же, как и он, домами, выросшими рядом кто ненамного позже, а кто и совсем недавно. Он был самым старым, самым многоопытным из них и без излишней скромности воспринимал уважительное к себе отношение. Впрочем, говорили они очень редко — с людской точки отсчета времени. В один летний день рядом с Домом выросли кирпичные исполины. Поначалу Дом принимал их за себе подобных — там внутри тоже селились люди, — пытался заговорить, познакомиться. Но безрезультатно. Громады оказались неживыми, а Дом недоумевал: как же люди могут жить там, где о них не заботятся сами стены. Опустевшие соседние дома поникли, съежились и словно припали к земле, грустно глядя потускневшими стеклами глаз… В тот день, когда и его семья перебралась в один из бездушных каменных истуканов, Дом ощутил новую, незнакомую доселе боль, посильнее той, что испытывал от впивающегося в тело металла.