Геннадий Гор - Скиталец Ларвеф

Тогда начинался наш разговор. Мы говорили шепотом, чтобы не услышал Туаф.

— Эроя, — спрашивал я. — Ты здесь?

— Странный вопрос, — отвечала она. — А где же? Я и здесь и там. Нигде. Меня нет. Вернее, меня не было еще минуту назад. Я спала. Но сейчас… Сейчас я уже здесь. Твоя мысль разбудила меня, и я обрела бытие. Я здесь, с тобой, Веяд. Чем ты занимался сегодня?

— Писал свою диссертацию о проблеме конечного и бесконечного. Думал. И когда устал, пошел пройтись. За шесть часов я обошел почти весь здешний мир.

— Наверно, трудно писать о бесконечности, живя в мире, который можно обойти за шесть часов.

— Наоборот, Эроя. Только здесь можно почувствовать всю глубину этой проблемы.

— А что делал Туаф?

— Последние две недели он почти ничего не делает, только играет с гроссмейстером. Он дал себе слово, что победит своего искусственного и искусного соперника. Но пока до победы далеко. Позавчера Туафу удалось сделать ничью. Ах, как он был счастлив. Я не видел еще более счастливого индивида.

Эроя рассмеялась.

— Ничья сделала его счастливым?

— Да.

— Он не очень-то многого требует от судьбы, твой друг Туаф. Он и на родине был игроком?

— Не только. Он был крупным оптиком, косметиком и декоратором — и, кроме того, преподавал. Он отправился в космическую экспедицию, чтобы изучать сущность прекрасного и его разнообразные проявления. В его обязанности входило украшать быт на космическом корабле, служить красоте…. Он занимался этим довольно прилежно. Но здесь он обленился, забыл о прекрасном и играет с утра до ночи с искусственным гроссмейстером.

— А у тебя, Веяд, есть возможность приложить свои силы?

— Я философ. А размышлять можно везде. Уэра словно создана для размышлений.

— А еще для чего?

— Для ожидания.

— И долго нужно ждать?

— Десятилетия… И мне все же легче, чем Туафу. У меня преимущество.

— Какое?

— Он одинок. А я нет. Со мной ты.

— А ты уверен, что я с тобой, что я здесь?

— А где же ты, если не здесь, со мной?

— Для меня не существует слова «здесь». Я его не понимаю. Сколько раз ты мне пытался его объяснить, а я все равно не могла понять. «Здесь»? Что это означает?

— Это означает, что ты сейчас на космической станции Уэра. Только здесь и нигде в другом месте Вселенной. Это один из незыблемых законов природы. Нельзя одновременно пребывать в разных местах мира.

— Так ли уж он незыблем, твой закон, Веяд?

— Не мой, Эроя, а природы.

— Значит, мы не все знаем о природе. Для меня понятие «здесь» вовсе не имеет абсолютного смысла.

— Не будем спорить, Эроя, о законах природы.

Меня немножко тревожили слова Эрой. Раз она не понимает, что такое «здесь» и путает его с «там», значит, в ее сознании время не совпадает с пространством. Какой-то дефект в конструкции, в отражении ее «я»… Но не стоит посвящать ее в тайны ее конструкции. Она так обидчива и самолюбива. Да и само выражение «конструкция» может ее смутить, как смущало меня, пока я не привык.

Кто она? Это, в сущности, не ее дело. Она — отражение Эрой, оставшейся на Дильнее… Логика (если это можно назвать логикой) модели Эрой устроена так, что не хочет считать себя только отражением чужого бытия, она претендует на нечто большее… И пусть претендует! В этой претензии есть нечто загадочное… Она и превращает эту копию почти в оригинал. «Почти»…, На это «почти» я долго пытался закрывать глаза.

В прошлом и позапрошлом веке люди, отправляясь в долгое путешествие, брали с собой фотографические изображения своих близких. Женатый дильнеец, быстро двигаясь в убегавшем пространстве, достав из кармана конверт с фотографиями, мог увидеть лицо, глаза и улыбку своей жены.

Это было плоское и схематичное отражение чего-то живого и ускользающего, все — и вместе с тем ничего! Фотографическая карточка, напоминая об ускользающем мгновении, напоминала и о бесконечности. Она заставляла еще острее почувствовать расстояние, отделяющее путешественника от родины, боль и тоску.

Я был первым путешественником, который увозил с собой с Дильнеи не только отражение возлюбленной, не оптическое повторение того краткого мгновения, когда любимое лицо и улыбка были запечатлены объективом аппарата, а нечто большее. Ведь странствия могли длиться десятилетиями, и желание мое не только видеть изображение любимого существа, но и иметь возможность говорить с ним, чувствовать его присутствие было естественным желанием, хотя и противоречило опыту, здравому смыслу и логике расстояния, которое все увеличивалось и увеличивалось.