Владимир Сузрюков - Паладин XXI века. Аномалия

– Здравствую, здравствую! Пока ищщо не сдох. Привет! Что ты так официяльно? Пока не царь, не Николай третий, – ухмыльнулся. Рука пощупала жестчайшую щетину, торчащую хвостами электродов, – но это пока. Бороду отращу. Исчо молодой, какие наши годы? Да, Егоровна?

– Так вы с какого года? Почитай, школу только закончили, – засмеялась мама. Рука шлепнула по своей ляжке скрытой халатом.

Кухня дурманила мозги благоуханиями снеди. Некогда мне лясы точить, быстрей в спальню! Открыл дверь взгляд привлекли коробки под кроватью, вытащил одну. Консервы. Рука потянула банку. «Скумбрия натуральная атлантическая с добавлением масла». Пойдет! Выволок вторую коробку. «Молоко цельное сгущенное с сахаром». Это ещё лучше! Под основанием вижу у стены ещё пять картонных тар! По виду тоже тушёнка! Заглянул на балкон – три больших мешка. Похоже – мука. А вон там сахар. В углу тары с соком. Литров тридцать, судя по числу тетрапаков. Ну не знаю… Нужны ли? А у мамы под кроватью, вообще – под завязку забито. Теперь – не пропадём!

Я переоделся. Сели пить чай с наготовленными мамой блинами, под клубничное варенье и домашнюю сметану с рынка. Вкусности ароматно пахли, мгновенно забивали рот слюной. И чай соответствует – с душистыми горными травами, по целебным эффектам – конкурентами большинству дорогущих лекарств. Травки – целыми мешками нам откуда-то достает Николай Николаевич буквально за копейки.

– Лёвик, – начал дядя Коля, – ведь не зря ты маму взбаламутил! Колись, чего удумал? Чего слышал?

– Да что говорить то тут? Ничего такого…

Вроде как начал отнекиваться я. А затем сразу выложил всё. И что прочитал, произошло или приметил за последние дни.

– Ух! И глазастый ты! Уж прости меня! Здоровьем ты не вышел, а вот разумом Бог не обделил, не обделил! – сказал Николай Николаевич. При этих словах, набожный слесарь размеренно перекрестился.

– Не нравится мне енто, – произнес дядя Коля. Черные от солярки пальцы задумчиво почесали в затылке почти что лысину. Перхоть легким снежком осыпала его плечи, – Ты ведь ещё молодой… Не видел многого… А я повидал, – обстановка такая повсюдова… Не знаю даже как объяснить…

Сказал и призадумался. Рука нервно потерла нижнюю губу.

Мы с мамой с интересом ждали продолжения.

– Я плохо помню, сколько лет прошло. Да и ты Мария, бестолковая ыщщо была. Не разумела. Ведь знаете, перед развалом Союза, тоже что-то такое было… В воздухе носилось… Вроде и нормально всё… Ну не всё… Но… Точно не скажешь, что скоро старая жизнь рухнет… По другой колее поезд пустят. А старую взорвут. Так вот и тут так… Свербит в груди. Здесь!

Николай Николаевич, как в звучный барабан, похлопал себя кулаком по широким ребрам. После, мозолистая как копыто ладонь, шваркнула с размаху по столу. Подпрыгнула, звякнула посуда. Пролился чай. Николай Николаевич извинился.

А потом, продолжил:

– Предчувствие. И тогда тоже самое… Всё одно к одному. И хуже, и хуже… Аварии, Чернобыльская, как из клоаки террористы повылазили, армян тряхануло в восемьдесят восьмом, Спитакское землетрясение в цельную десятку баллов, Афганская война, дефицит, самолёт на Красную площадь пропустили, кино снимали – чернуху одну… Ведь как оно? Тогда только в Союзе бахнуло. Сейчас весь шар мировой в клозет спускается. Телевизор включать боюсь: вулканы, цунами, катастрофы, взрывы. Хорошо ентырнетом вашим не умею пользоваться. Вот не поверишь, Мария, – обратился он к маме, – страшно стало! Не за себя. Старый я уж… А за вас. За детей и внуков. Да и вааапче, за страну. И так сколько горя хлебнула… А вроде и мои устроены. А всё одно. Люди мы маленькие… Приходит беда – открывай ворота. Я человек старой закваски. А мы – хорошенько жизнью битые. Напасти и разруху за версту чуем! Смута грядет… Ишшо похлеще перестроечной. Такая, что Мишка Меченый в гробу от зависти шпинделем токарным извертится. Чтоб ему пусто было, паскуде продажной! Сдох он там или не сдох исщо, Иуда? Сверло ему шеснашку в трубу выхлопную. Хорошо так, до самых кишков загнать и провернуть раз на несколько. Чтоб требуху в колбасу ливерную.

Я содрогнулся, воочию представив процесс. Совершенно аполитичная мама неодобрительно поморщилась, покачала головой.

– Прости, Мария, – вновь извинился Николай Николаевич.

Но лоб дяди Коли нахмурился тяжёлой грозовой тучей, в коже пролегли глубокие расщелины морщин, а зубы скрипят несмазанными механизмами шаровой мельницы. Вспомнил, называется, больную для души тему, испортил сам себе настроение. Знаю его. Теперь весь вечер мрачный будет и вспоминать СССР.