А потом его пальцы потерли кожуру, и орех распался на несколько влажных долек.
Ощутив вкус ореха, он понял, что поступил правильно. Второй кусок напомнил ему о радости быстро текущей воды и весеннем снеге – и обещании танцовщиц.
А потом, снова раздумывая о танцовщицах, оценивая хрупкость внутренних долек ядра, Джела отбросил сдержанность, которая подсказывала ему, что следовало бы попытаться сохранить хотя бы одну дольку, на всякий случай… и слопал весь орех целиком.
Место посредине – то жизненное измерение, которое находится между сном и бодрствованием, – Джела посещал редко. Обычно он попадал туда благодаря наркотикам или алкоголю, и даже добравшись туда, редко задерживался, потому что его оптимизированное тело искало либо сна, либо бодрствования, последнее чаще.
И его сны, как правило, тоже были оптимизированы: прямое решение задач, распознавание закономерностей, пересмотр и улучшение того, что он уже сделал или пытался сделать.
И потому это было неожиданно – это ощущение уютного пребывания ниже уровня бодрствования. Странно, что он чувствовал себя в полной безопасности, словно имел право устать, выложив стрелку из камней (на самом деле это был двойной ряд его собственных следов и ряд самых белых камней), указывающую на дерево и его собственную нору поблизости.
Может быть, это было чувство завершенного труда. Он сделал все, на что был способен в данных обстоятельствах, и если он теперь глубоко заснет и больше не проснется, то не потому, что не попытался добиться иного. Он определенно был не из тех, кто способен призвать себе на помощь эфемерную магию и прозрачные крылья, улететь к краю космоса и вызвать комету, чтобы она унесла его, окуклившегося, туда, где другие созданные шериксами смогут его найти и оттаять…
Ему вспомнился рассказ инструктора, как легко некоторые из созданных шериксами в качестве шпионов или оружия могут подчинять материю своей воле… И хорошо, что такие существа так же редки и так же беспорядочно раскиданы по вселенной, как убийцы планет…
Но его дремота стала одновременно глубже и легче, а ведь он и не собирался засыпать.
«И видеть сны», – чуть было не сказал он, продолжая слышать ветер и его действия: тихий шелест листьев над головой, шорох крупных песчинок, спешащих наполнить опустевшее море. И где-то полная красоты далекая гроза подгоняет накатывающиеся на берег волны, и взмахи крыльев, и отдаленное дрожание воздуха, в котором резвится какое-то летающее создание…
И это было приятно ощущать, потому что когда-то здесь было множество летающих созданий разного размера. И если они порой дрались между собой, то все-таки выполняли свою работу, перенося семена и орехи, утаскивая обломившиеся веточки, предупреждая о пожарах и несвоевременных наводнениях, получая свою долю радости от этого мира, пока их не уничтожила какая-то стремительная катастрофа, которую не могли охватить мысли деревьев.
«А вот это уже интересно»…
Мысленно он воспарил на огромных крыльях над планетой, населенной деревьями и тихими созданиями, пролетел над морями, готовыми годами носить плоты из подхваченной разливом мертвой древесины – плоты, на которых гнезда и молодь плыли в тени тех, кто еще зеленел, рос и стремился. Он почти ощутил вес такой пары, поющей и перекликающейся, усевшейся на его кроне на Рассвете, отвечающей на оклики обитателей другого берега каньона и тех, кто проплывал на плотах по течению мимо порой предательских прибрежных скал…
Нет! Он знал, что у него никогда не было зеленой кроны и созданий, которые в ней сидели! Его разум поймал эту мысль, отверг ее, как можно отвергнуть какой-то элемент сна, и вернулся обратно к звукам, к тому, что поддается мере, а не к тому, что держало бы его в уютной неподвижности.
Он слышал древние звуки, эхом отражавшиеся от стен каньона на прошлой неделе, или в прошлом месяце, или в прошлом году, или… когда?
Если несколько мгновений назад он спал наполовину, то теперь он спал уже всего на четверть. Его мышцы все еще оставались в покое, но уши вспомнили далекое наследие млекопитающих и зашевелились бы, как у лисы, если бы были на это способны… Потому что тут что-то появилось – что-то, чего не было в течение долгих дней его похода или более недавних дней его спячки. И он слышал это что-то, словно сопоставляя со знакомым образцом.
Он согласился сам с собой в глубине своей дремоты: да, с образцом. Только не зрительным образом, а рисунком звуков и вибрации. Давний рисунок, который перебирал опыт миллионов лет, отделял звуки и тасовал другие рисунки, выбирая наиболее подходящий.
Читать дальше