Джон Уиндем - Золотоглазые

Алан прошел на цыпочках к указанному креслу и сел. Затем последовала пауза, в течение которой он забыл все фразы, вертевшиеся у него на языке, и следующие десять минут занимался изучением комнаты. Одна стена от пола до потолка была заставлена книгами, оставалось свободное место только для двери, через которую Алан вошел. Еще больше книг помещалось в низких шкафах. Они стояли по всей комнате, обрамляя окна, проигрыватель, и камин, в котором горел приятный, но не такой уж нужный огонь. Один из шкафов был отведен под труды самого Зеллаби в разных изданиях и на разных языках, а наверху было еще место для новых книг.

Над этим шкафом висел портрет молодого красивого человека, в котором все еще, после прошедших сорока лет, можно было узнать Гордона Зеллаби. Несколько портретов других выдающихся деятелей висело в разных концах комнаты. Над камином место было занято более личными фотографиями. Вместе с портретом отца, матери, брата и двух сестер Гордона Зеллаби висели фотографии Ферелин и ее матери (миссис Зеллаби). Портрет Анжелы, второй жены Гордона Зеллаби, стоял в центре стола, за которым были написаны его работы.

Напоминание о работах Зеллаби заставило Алана подумать, не слишком ли неблагоприятное время он выбрал для визита, так как хозяин кабинета обдумывал новую книгу. Этим и объяснялась некоторая рассеянность мистера Зеллаби.

— Так всегда случается, когда он что-нибудь замышляет, — объяснила Ферелин, — Когда он думает, то кажется, он теряет часть самого себя. Он уходит гулять и забредает так далеко, что не может понять, где он, так что ему приходится звонить домой и просить нас найти его. Это немного утомительно, но все приходит в порядок, как только он начинает писать книгу. Пока он пишет, мы все должны быть строги с ним, чтобы он вовремя поел, и все такое…

Комната в целом, с ее удобными креслами, приятным освещением и пушистым ковром, казалась Алану практическим воплощением взглядов хозяина на уравновешенную жизнь. Он вспомнил, что в книге «Пока мы живы», единственной книге, которую он читал у Зеллаби, автор считает аскетизм и сверхтерпение явными признаками плохой приспособляемости. Это была интересная книга, но Алан считал, что мрачная. И автор, представлялось ему, не уделял должного внимания тому, что новое поколение было более динамичным и более дальновидным, чем те, которые ему предшествовали.

В конце концов музыка кончилась. Зеллаби выключил приемник, нажав кнопку в подлокотнике кресла, открыл глаза и посмотрел на Алана.

— Думаю, вы не против, — извинился он. — Мне кажется, когда звучит Бах, его нельзя прерывать. Кроме того, — добавил он, поглядев на проигрыватель, — мы все нуждаемся в соответствующих условностях, обращаясь с этими новшествами. Становится ли искусство музыканта менее значительным только потому, что он сам здесь не присутствует? Да и что есть вежливость? Мне считаться с вами? Вам со мной? Или нам обоим считаться с гением? Даже гением второстепенным? Никто нам не скажет этого. Никогда мы этого не узнаем… Кажется, — продолжал он, — мы не очень искусны в соединении новшеств с нашей общественной жизнью, не так ли? Мир книжного этикета рассыпался в прах в конце прошлого века, и с тех пор не существует набора правил, которые могут указать вам, как общаться с чем-то вновь изобретенным. Нет правил, которые личность могла бы нарушить, а это само по себе удар по свободе. Довольно грустно, не так ли?

— О да, — сказал Алан. — И э-э…

— Хотя, имейте в виду, — продолжал Зеллаби, — трудно даже ощутить наличие такой проблемы. Реальная личность — продукт нашего века — мало интересуется жизненным рассмотрением всех новшеств — она просто хватает их все, когда они появляются. И только когда она сталкивается с чем-то действительно большим, наконец, осознает социальную проблему в целом и затем, вместо того чтобы пойти на уступки, требует невозможного: легкого выхода — закрытия исследований, подавления, как это случилось с А-бомбой.

— Э, полагаю, да, это так. А что особенно…

Мистер Зеллаби почувствовал недостаток пыла в ответе Алана.

— Пока вы молоды, — сказал он понимающе, — жизнь беззаботная, без мыслей о будущем имеет романтический аспект. Но это, согласитесь, не подходит для сложного мира. К счастью, мы на Западе все еще сохраняем секрет нашей этики, но есть признаки, что старым костям становится все труднее с уверенностью нести бремя новых знаний, вы так не думаете?

Алан собрался с духом. Воспоминание о предыдущих запутанных высказываниях Зеллаби побудило его к прямому наступлению.