Алексей Жарков - Избранные. Городская фантастика

Выживать Вик умел. Бог войны зачем-то хранил его – долго, очень долго. Дольше всех остальных. Неглупый и организованный, он быстро сделался командиром своей части, а со временем дослужился до самого высокого из доступных ему чинов – таких, в которых еще ходят в бой. Выше стояли только члены штаба – почти недосягаемые небожители, которые вместе с Главкомом разрабатывали планы операций и по секретной связи спускали их полевым командирам, таким, как Вик.

Его живучесть стала легендой. Он выбирался из таких переделок, где выжить, казалось бы, просто невозможно. Он был похож на крепкую сосну, вокруг которой уже несколько раз вырубались и вновь поднимались лесопосадки, а она все стояла и стояла, хранимая какой-то странной прихотью судьбы.

Сопляки, которые попадали в его часть, заменяя погибших, поглядывали на командира с суеверным восторгом. Но где-то глубоко внутри Вик знал, чувствовал: его невероятное везение имеет прямое отношение к той глиняной птичке, которую он всунул в детскую ладошку брата. Где-то в Городе живет сейчас Лео – ведь из одной семьи почти никогда не забирают двоих сыновей. Да Лео и жидковат для солдата. Он, небось, уже давно женат и имеет своих детей, работает где-нибудь на фабрике, а то и в конторе – ведь он смышленый, Лео… И он молится за Вика, сжимая в руке старую свистульку. Молится неустанно, истово, пусть и своими словами, прося всех богов сохранить жизнь его старшему брату. Вик всегда ощущал над собой этот невидимый купол, эту неслышную песню глиняной птички. И не было на свете ничего прочней этой защиты, тверже этой брони – в глубине души он постепенно поверил в это сам.

…Но счастью на войне всегда есть предел. Бог войны смеется над тем, кто слишком уж надеется на свою удачу. Однажды команду Вика послали отбивать приграничный район – ничего особенного, просто какие-то руины, оставшиеся от Большой Войны. Но черт побери, это были наши руины! И твари не имели права занимать их! Сдашь вот так один участок, вроде бы и не особенно нужный, потом второй, не имеющий стратегического значения – а там и не заметишь, как твари прорвутся в Город!

Все шло хорошо, хвала Чистоте. Твари, несмотря на все их штучки, прекрасно горели, да и от пуль ложились – любо-дорого поглядеть. Но для Вика бой закончился в тот миг, когда рядом с ним упал снаряд или мина… он не успел ни заметить, откуда прилетело, ни почувствовать что-нибудь. Угасающее сознание успело зафиксировать только бешено несомые взрывной волной обломки и нестерпимо яркую пелену гари, в которой в миг исчез весь окружающий мир.

…Абсолютная темнота и такая же абсолютная тишина. Вот так выглядит «та сторона»? Или…? Муть уходила из сознания постепенно, ее место занимала боль. А еще осознание того, что он не может пошевелиться. Усилием воли Вик подавил приступ паники и попробовал медленно повернуть голову. С лица начала осыпаться какая-то хрень, и он понял, что его завалило рухнувшей от взрыва стеной. Хорошо еще, что все здесь уже дышало на ладан, и это была относительно легкая крошка, а не какая-нибудь тяжеленная балка. Неужели ему снова свезло? Вик завозился, со стоном освобождаясь из плена развалин… переломов вроде бы нет, адская же боль во всем теле – от синяков и ссадин. Самое скверное место было на боку – громадный лоскут содранной кожи, кровища пропитала комбинезон. Чудо, что оружие не пострадало – его Вик проверил первым делом. Потом дотянулся до шприца с обезболивающим и противостолбнячным, надломил крышечку, привычно проколол сквозь одежду. Откинулся назад, давая лекарству время подействовать.

Итак, они, видимо, все же отстояли эти чертовы руины. Во всяком случае, бой явно закончился. Запах дыма, а еще отвратительно аппетитный запах горящего мяса поднял содержимое желудка к горлу. Вик интенсивно продышался и тошнота отступила. Он чувствовал себя как-то странно и не мог понять, в чем дело. Потом догадался – это оттого, что он один. Быть одному непривычно – после боя ты вместе с товарищами всегда сжигаешь трупы тварей, если все закончилось хорошо. Или отходишь, матерясь, отстреливаясь и таща очередного раненого сопляка на своем горбу, если дела пошли не так блестяще. Его самого тащить не стали; видимо, сочли погибшим под завалами. Он не держал обиды на своих – сам поступил бы так же. Кто ж знал, что осыпавшаяся стена окажется такой хлипкой. Неожиданное чувство свободы было в новинку, и Вик сам не знал, что с ним делать. То есть, знал, конечно – вытащить чертову рацию, доложить, что жив, и получить указания. Но почему-то оттягивал этот момент…