Виталий Сертаков - Демон против Халифата

— Мы нашли тех, кто ждал тысячи лет. Это не сказки, черт подери, хотя, конечно, все вышло случайно! Ты можешь не верить, но они ждали, пока нас станет меньше. Там раскололась целая гора, посреди Вечного пожарища; такое могло случиться только после падения цивилизации. Понимаешь? Нас стало мало, и они проснулись… И мечтают они только об одном — стереть людей в порошок.

Дирижабль неспешно плыл на восток. Двое угрюмых пилотов и моторист суматошно выполняли команды пленного визиря, сигали от борта к борту, закачивали ручными насосами топливо, наматывали тали, с мушиной ловкостью лазили в нагретое чрево воздушного гиганта. Вначале подневольные члены экипажа упрямились и огрызались, но после того, как Митя Карапуз, на глазах у недовольных, начал отрывать одному из них пальцы, все стали очень покладистыми.

Двигатели изрядно дымили, порой работали не согласованно, тяга левого борта явно пересиливала, отчего судно порой шло несколько боком, и рулевому приходилось корректировать курс. Но для президента все эти мелочи с лихвой компенсировались удобством салона. Напряжение последних дней чуточку спало, Коваль едва не мурлыкал от удовольствия. Не надо было держаться за вожжи, натирать зад в седельных штанах, в лицо не летели градины, красота! В верхнем этаже гондолы Дробиченко обустроили воистину правительственный люкс — бархатные диваны, подушки, отопление, холодильник с фруктами и напитками, патефон…

Столпившиеся у окошек нижнего этажа суровые вояки, испытанные в передрягах, сентиментальные, как дубовая кора, восторгались панорамой. Больше всего их, естественно, привлекали не лазурный прилив и поляны бирюзовых водорослей, а последствия морского сражения. Вулкан ослабил активность, словно задумался, разглядывая следы недавнего побоища, не залить ли раз и навсегда горячей лавой вечно дерущихся человечков. Масляное пятно колыхалось на воде залива, угрожая всему живому в округе. Коваль подумал, что если в ближайший день не соберется Слабая метка, то все они родились под счастливой звездой. В Сицилии отыскать Качальщиков, способных справиться со Звенящим узлом, просто негде…

Небо расчистилось, вдали пронеслась гроза, породив радугу, расплавив, растоптав пепельные наносы поверх заросших сорняками плантаций; заброшенные виноградники, изумрудные холмы, белые скелеты деревень засияли, будто их окатили из шланга. Стали видны дымки костров на зубчатой, синеватой границе лесов, у подножий дремучих гор, наезженные тропки вдоль одичавших оливковых рощиц, крошечные россыпи пасущихся овец и резко, как лезвие ножа, — рыжая граница Вечного пожарища на севере. Даже разбитые корабли, притянутые к причалам, смотрелись под солнцем гораздо веселее. Там, внизу, кипела работа, вокруг бывшей военной базы возводились укрепления, ремонтные бригады наспех залепляли бока поврежденным катерам, десятки лодок рассекали акваторию порта, собирая все, что всплывало и раскачивалось на мелкой волне. С полузатопленных итальянских фрегатов снимали пушки, водолазная команда готовилась к погружению на авианосец. Сверху было заметно, что гигант лежит совсем неглубоко, над его рубкой уже закрепили одну из плавучих рембаз…

Воздушный корабль взял курс на греческий берег. Поскрипывали снасти, прерывисто шипели газовые горелки, стонал ветер в щелях, заглушая рокот винтов. Позолоченный полумесяц на боку дирижабля отражал косые вечерние лучи солнца. Было так славно, так покойно и мирно, что Артуру вновь, как уже много раз до этого, мучительно захотелось зажмуриться и не открывать глаз, пока не пройдет наваждение.

Порой он сбивался со счета, путаясь, сколько же лет провел в «новом» мире, семнадцать? Девятнадцать? Казалось бы, все давно должно стать родным и понятным, здесь — семья и любовь, здесь — кипение и буря, такая служба и такие горизонты, что и присниться не могли скромному кафедральному трудяге, а вот, поди ж ты! Зажмуривался в тихие минуты, и словно воду из ушей вытряхивал — налетало шкворчание и почти осязаемый аромат маминых пирожков, рев футбольного матча, бормотание телевизора, цокот женских каблучков по весеннему асфальту, рекламные заставки про пиво и подгузники, обрывки «Пинк Флойд» и «Дорз», визги детворы в Петергофских фонтанах…

Усилием воли он вернулся в реальность, и тут же, в глубинах подсознания, сработала сигнальная система. Когда слишком уж ярко и отчетливо набегали воспоминания, это могло означать предстоящее соперничество на эмоциональном уровне. Коваль уже много лет не удивлялся, что организм заранее предупреждает о ментальных опасностях, и мозг ненадолго словно бы укутывается слоем ваты. Видимо, чтобы в минуту наивысшего риска заработать на пике сил… Он чуял нечто большее, чем угрозу жизни. Такая угроза существовала ежечасно. Опасность могла исходить от людей, от зверья, от ловушек, расставленных людьми; в конце концов, от порождений Вечных пожарищ либо от Желтых болот. Каждая из этих опасностей имела свой оттенок вкуса, свой внутренний цвет и звук, их можно было классифицировать и легко распознать на расстоянии. По крайней мере, обученный Клинок опознавал их без труда.