С. Витицкий - Бессильные мира сего

– А кто он такой – этот твой Галошин? – спросил он, не раскрывая глаз.

– Не Галошин, – сказал Работодатель наставительно, – и не Калошин, а – Колошин. От слова «колоситься». «Раннее колошение хлебов…» Он – секретоноситель.

– То есть?

– То есть лицо, которому известны сведения, составляющие государственную тайну.

Услышав это, Юрий встревожился и раскрыл глаза:

– Еще чего нам не хватало! Зачем это тебе?

– Небось, небось. Все схвачено. Никто – ничего. На самом деле он у нас глубокий инвалид, бесконечно от всего далекий. Так что успокойся и дрыхни дальше. Нам еще пилить и пилить, а дорога – вон какая.

Дорога была – каток. Сумерки уже наступали – час между собакой и волком, – встречные машины включали фары, и лед мрачно поблескивал в их желтоватом пока еще свете. Все, кто ехал навстречу, ехали медленно, не ехали даже, а ползли, – пробирались осторожно, словно бы ощупывая ближним светом дорогу перед собой.

– Щас спою, – проговорил Работодатель напряженно, и Юрий тотчас же сел прямо, ухватившись для надежности за скобу над дверью. Дрянь дело, подумал он. Работодатель вроде бы даже и не совершал ничего, никаких заметных действий, только газку, может быть, чуть добавил, чтобы совсем уж не остановиться, но машину вдруг повело, она грузно завиляла и пошла боком-боком-боком, словно краб по камню.

– «Вечерело. Серенький дымок…» – затянул жалобным высоким голоском Работодатель, нежнейшими движениями руля выправляя занос, – «…таял в розовых лучах заката…»

Каждый раз, когда они попадали на трудную, непроезжую или опасную дорогу, Работодатель принимался петь, и песни его всегда были в этом случае жалостливые, странноватые и, как правило, совершенно незнакомые.

– «…Песенку принес мне ветерок, милая, что пела ты когда-то…»

Вляпаемся сейчас в какой-нибудь «мерседес», думал Юрий, окаменело уставясь в роскошные красные фонари впереди ползущей иномарки. Вовек не расплатимся… Или в нас кто-нибудь вмажется, мэн крутой. С тем же результатом… А в кювет не хочешь? Хорошие кюветы, многообещающие, двухметровой высоты… (И серые подслеповатые равнодушные домики по пояс в снегу, справа и слева от дороги. И заснеженные мерзлые деревца. О этот свинцовый идиотизм деревенской жизни!..) Машину снова повело и снова без всякой видимой причины. Юрий еще крепче вцепился в скобу правой рукой, а левой уперся в торпедо – для прочности. «Для прочности, для легкости и для удобства стекания крови», – пронеслось через сознание ни с того, ни с сего, а Работодатель все тянул заунывно, все страдал, все жаловался: «Где ты и в каких теперь краях… я тебя так часто вспоминаю…»

Они ехали уже больше часа. Сделалось темно. Встречные огни слепили, а лед на дороге выглядел так, словно это была не дорога, а замерзшая река. Белая крупа поземки металась в лучах фар. Сзади чудовищный автобус-междугородник грозно и опасно нависал, сверкая огнями, повисел минуты две, а потом вдруг тяжело выдвинулся и угрюмо пошел на обгон. Юрий стиснул зубы. Давай-давай, железа много. Обгоняльщик тоже мне нашелся… Автобус шипел и ревел, повиснув теперь уже слева, а Работодатель замолчал и совсем окаменел за рулем – он еле полз по самой кромке шоссе, не решаясь ни поддать газу, ни – упаси господь – затормозить.

Потом созвездие красных и желтых огней вместе с огромной кормой сухопутного дредноута, обросшей грязной снежной коростой, ушло вперед, повисело недолго рядом с приплюснутой (казалось – от ужаса) иномаркой и окончательно погрузилось в ночь и метель.

– «Гвоздики алые, багряно-рдяные дождливым вечером дарила ты…» – с облегчением затянул Работодатель, несколько раздервянев душой и телом.

Эту песню Юрий знал, а потому с готовностью и энтузиазмом тут же подхватил вторым голосом:

– «А утром снились мне сны небывалые, мне снились алые в саду цветы…»

В лучах фар впереди сверкнул синий указатель «М. Мотовилово 6 км», Работодатель снизил скорость до минимума и с величайшими предосторожностями повернул направо (хорошо хоть, что не налево!), на заметенную девственным снегом дорогу с неглубокой колеей. По обеим сторонам здесь высились восхитительно безопасные сугробы, за сугробами чернел шатающийся под ветром кустарник, а в лучах фар, слава богу, теперь не было ничего, кроме столбов крутящейся снежной крупы и серебристо-черной пустоты.