Андрей Соболев - Защищая горизонт. Том 2

Плотников быстро подошёл ко мне, схватил мою правую руку, замешкался на секунду и посмотрел виноватым взглядом.

– Ты это, п-прости, Стил, будет немного больно и некомфортно. Мне придётся отключить несколько связующих с Системой нитей, отвечающих за глубокое проникновение твоих функциональных способностей. Всё это напрямую связано с функционированием мозга, поэтому при обрыве нейронных связей могут возникнуть фантомные боли в разных частях тела. И, в общем, вот… это нормально, так что не пугайся.

– Не умеешь ты успокаивать, Костя. Делай уже, что должен.

Плотников грустно пискнул себе под нос, затем провёл пальцами по трём полоскам на моём запястье и открыл специальное окно технической Консоли, связанной с моим чипом. Задумывался ли я над тем, что чувствуют Призраки, когда их, словно больной зуб, вырывают из заботливого лона Системы? О чём я тогда думал, когда Шолохову вырезали чип из его запястья? Мог ли я представить ту боль, что ощущает человек, которого буквально отрезают от обыденной реальности, когда все его закостенелые связи рвутся, а в его разуме и душе разрастается дыра, поглощая его прошлую личность? Можно ли научиться жить без привычного мира вокруг, без ощущения связи с ним? Можно ли жить и знать, что ты только прах, временно собранный вместе, который развеется одним неосторожным движением, а после твоей смерти всё, что делало тебя человеком, моментально исчезнет, сотрётся из Системы? В глубине души я мечтал найти ответы на эти вопросы, пройти через эту невыносимую боль, почувствовать свободу от всего на свете, ощутить себя существом без поводка и условностей жизни. Чтобы заглянуть за эту завесу хотя бы одним глазком, я был готов пройти через любую боль. Но сейчас… сейчас была только одинокая бессердечная боль, без сладкой конфетки за спиной. Из меня постепенно вырывали всю жизнь, кусочек за кусочком, безжалостно и методично.

В связи со своим специфическим родом деятельности, я многое знал о всевозможных физических страданиях, нас готовили лицом к лицу встречать опасности, смотреть в глаза смерти и не страшиться отдать свою и чужие жизни во имя всеобщей Мечты. Вергилий прав, я слишком вспыльчив, недальновиден, я ввязывался в драки, исход которых был неочевиден, и слишком буквально понимал учение о бесстрашии, играл со своей жизнью, с судьбами многих людей, что окружали меня. Даже тогда, когда меня действительно сковывал страх, когда разум во весь голос вопил об отступлении, я старался закрывать глаза и бросался под пули Отступников. Ведь нас учили не бояться, призывали быть опорой для людей, их бравым заступником, незримым стражем, а поступать «правильно» для меня превыше собственного страха и даже выше голоса разума. Поэтому я не боялся боли, которой меня пугал Костя, я столько раз получал ранения и прощался с жизнью без шанса на спасение, что боль стала для меня главным спутником и напарником на этом пути.

Но Костя слукавил. Пока он быстро перебирал пальцами в плавающем окне Консоли, внезапный удар пришёл с неожиданной стороны, откуда получить его было больнее всего. Вся моя жизнь и все мои действия были направлены только для одной цели – служить Системе, защищать людей и вести их дорогой к светлому будущему, которое мы все заслужили после стольких лет блужданий по котлам ада. Я ценил свою роль незримого проводника больше всего в жизни. Пока я стоял в кабинете Вергилия и смотрел на его рассерженное лицо, пока ждал смерти, как мне тогда казалось, неотвратимой, я всё равно был скорее разочарован всем случившимся, чем напуган. Я столько раз смотрел в бездну и чувствовал на себе холодное дыхание смерти, что где-то там, на той стороне нашего существования, в мрачной холодной пустоте уже и не надеялись на жаркое рандеву со мной. Поэтому я был спокоен. Но когда Плотников стал отрывать от меня то единственное, что я любил и ценил в этой жизни, только тогда пришла настоящая боль, которая была намного хуже боли физической, и только тогда пришёл настоящий страх. Шёлковые цепи моего долга рвались в сознании, и с каждой порванной струной, связывающей меня со Стражами, во мне умирала частичка души, та единственная, что ещё могла любить. Это ужасное чувство, будто бездушный хирург засунул в меня свою руку и медленно, с жестоким садизмом вырывал из моей груди всё, что делало меня человеком. Они забирали то единственное, ради чего я жил: мой долг, моё служение и силу. Взамен они предлагали только пожирающую меня изнутри пустоту, к которой невозможно привыкнуть. Они сделали меня сиротой. Мой мозг, как безутешная кошка, что ищет своих утопленных котят, он буйствовал, алкал свою потерянную часть и молил меня вернуть утраченное. Да, я действительно осознал, что на самом деле чувствовал Икаров, и лучше бы я погиб, сражаясь за свои идеалы, чем вот так оказаться выброшенным на улицу ещё одной бесполезной единицей общества.