Владимир Журавлев - Дверь в никуда

В ночь после посещения школы Никита увидел первый из необычных снов, которые потом он стал называть: сны на бегу. Сны эти стали повторяться с изматывающей регулярностью. Необычность снов была не в содержании - просто бег по осеннему лесу, а в удивительном обилии деталей, четкости и яркости. Вопреки распространенному поверью, цветные сны видят не только сумасшедшие, но и нормальные люди. Просто во всех снах запоминаются только наиболее важные подробности, а у обычных людей цвет редко бывает так важен. Сны на бегу запоминались целиком: яркие краски листьев, цвет и рисунок коры деревьев, трава под ногами, броские гроздья ягод, разноцветные шляпки грибов, поднявшие буреющий ковер листвы. И в этих снах не было никакой нелогичности, почти неизбежной в обычных снах. Простой бег по осеннему лесу. Красивому лесу. Только одна нелогичность: таких лесов не бывает. Таких лесов никогда не видел Никита, деревья этого леса не растут в лесах наяву. Вроде и ничего особенного, но сочетание формы листьев, ягод, коры было не таким, как у известных Никите деревьев средней полосы. Хотя это был определенно лес средней полосы, готовящийся к зиме. И это не было похоже на сонный бред, потому что Никита быстро научился различать виды деревьев. Всегда одни и те же в разных снах. И в разных снах он был в одном и том же лесу, узнавал те же места: поляны, приметные деревья. Хотя погода была разной: то яркое солнце, то серые облака, то дождь.

Правда дождь не мочил Никиту. Да собственно и бег не был бегом, поскольку Никита не чувствовал своего тела - ни рук, ни ног, а чувствовал лишь движение со скоростью бега. Но он не мог коснуться этих деревьев.

Сначала Никита не мог управлять своим движением, а просто несся неведомо куда сквозь заросли и поляны. Но с пятого или шестого сна он научился уже сам контролировать направление. Именно научился: это усилие далось не сразу, но с каждым разом движение становилось все более послушным, требующим все меньшего сосредоточения. Через несколько снов Никита уже мог не только менять направление движения, но и скорость, и даже останавливаться, рассматривая заинтересовавшее его место. Бредовые сны превратились в прогулки по странному и интересному лесу.

И у этих снов была еще особенность: они не приносили отдыха. После таких снов Никита просыпался усталый, как будто и в самом деле пробежал армейский кросс в сапогах по мокрой глине. Это было странно, потому что в этих снах не было ужаса ночных кошмаров, от которых просыпаешься порой разбитый. Наоборот, эти сны навевали умиротворение, радость, которые Никита всегда испытывал от блужданий по лесам наяву. С какой-то примесью тревожного ожидания, но ожидания скорее радостного, любопытного, чем плохого. Усталость после снов была чисто физической: Никита всегда просыпался после такого сна, а потом опять засыпал, уже нормальным сном усталого человека. В лесу он проводил обычно полчаса-час.

Так что ему не удавалось определить время суток: скорее всего это была первая половина дня.

Вначале Никита думал, что весь этот чудесный лес принадлежит только ему. Но через некоторое время он стал встречать следы человека: старое кострище, зарубки на березе с кленовыми листьями, расчищенная кем-то тропа. Находки эти усилили ощущение близящейся встречи с чем-то удивительным. Но усилили и тревогу:

почему-то Никита побаивался этой встречи, хотя что могли сделать местные жители бесплотному духу, каким носился по лесу Никита? А потом он нашел и более явный след человека. Труп был вероятно съеден зверями, так что остался только череп и часть позвоночника. И почти скрытые травой гнилые куски кожи и ткани. А рядом валялся заржавленный меч без ножен Никита едва смог разглядеть его в траве.

Раздвинуть траву он, понятное дело, не мог. И не нашел бы ничего, если бы очищенный муравьями череп не белелся на солнце, видимый издали.

Занятия Никиты тем временем шли своим чередом. По переданной Володей программе овладевать языком стало заметно легче. Теперь Никита начинал понимать, что переводчик очень заметно перевирает смысл фраз. Не потому, что плохо составлен, а потому, что смысл этот не выражается в языке позапрошлого века. И главное различие оказалось вовсе не в технических терминах, которые, как это ни странно, давались Никите довольно легко, а в том, что описывает обыденные отношения людей. Потому что все изменилось, все стало не таким, а старые слова означали совсем не то, а нечто похожее, но другое. И между ними установились совсем другие связи. Вот этого Никита никак не мог понять. Он никак не мог понять, что связывает теперь людей друг с другом, заставляет их работать, не нарушать законы. Как управляется государство, которым управляют все и никто. Но не мог не признать, что такие связи есть, и очень прочные, что новые отношения выглядят вполне неплохо, что иметь дело с этими людьми может и сложно, но приятно. И управляется это государство довольно эффективно, если судить по сложности осуществляемых программ.