Вадим Сафонов - Победитель планеты (двенадцать разрезов времени)

Когда-то они питались сладким соком плодов. Их зубы, погружавшиеся в мякоть, не имели причин изменяться и специализироваться. Они сохранили еще в главном древний всеядный тип млекопитающих — первокопытных кондиляртр, первохищных креодонтов и насекомоядных. Птицы не боялись обезьян. Бывало раньше, обезьяны для забавы хватали их. Потом оказалось, что пернатые могут служить подспорьем, когда делается голодней. Убивая врагов в скалах, стадные обезьяны привыкли к крови. Мясо многих животных не имело противного вкуса. Наброшенная шкура помогала против сырости и стужи, как раньше навес из ветвей, который они, подобно многим обезьянам, делали на деревьях.

Около лав нечего было думать о плодах. Стадные обезьяны группами отправлялись на охоту. Они выискивали корни, научились бить камнями птиц и глушить рыб и белок.

Лавы не остывали годами. Это было время мощных извержений. Обезьяны трепетали перед громом, но больше отсюда они бы не ушли. Все живое мирится с тем, что жизнь складывается из ужаса дневного и ужаса ночного.

Когда сползали новые реки огня, они видели, что растения вспыхивают, прикасаясь к ним. Лавы иногда настигали обезьян. Дожди пепла хоронили их сотнями. Иногда же вспыхивали только сучья, их оружие.

И стадные обезьяны поняли, что огонь передается, его можно взять и понести. Однажды, когда замолкла гора, они не дали ослепнуть ее огню. Первый костер затрещал на застывшей лаве.

Больше они не были связаны с голодными областями вулканов. Они могли унести с собой их свет, их тепло, их огненную защиту. Неугасимый огонь передавался из поколения в поколение. Его надо было сторожить и питать. Это делали слабейшие, самки и старики, и с ними приходилось делиться добычей.

Тогда стадные обезьяны откочевали снова к югу от ледника, где мягче климат и богаче жизнь.

Охотник в оленьей шкуре то ползком, то быстрыми прыжками передвигался по моренной местности. Хвойные лески росли около озер, стоявших в граните, как налитые чаши. Солнце опускалось. И березы отдавали свою листву уходящему солнцу и лету.

Охотник был низкоросл и не имел особой силы. Рыжая шерсть покрывала его ноги и грудь под шкурой. Лицо заросло и казалось волчьим. Маленькие глаза бегали под огромными надбровными дугами, над которыми покатый лоб уходил назад. Подбородка не было, и косые челюсти резко выдавались.

Он ступал нетвердо, ногами, согнутыми в коленях. При каждом шорохе его оттопыренные. уши шевелились.

Он ступал нетвердо ногами, согнутыми в коленях.

Он нес на плече грубо оббитый тяжелый камень, насаженный на сук.

Голод и страх толпились в его тесном мозгу: страх быть одному, без огня и без других яз пещеры и страх вернуться пустым. Он не владел тайной разящего удара. И часто плечи его гнулись под тяжестью грозного презрения товарищей.

Но в нем жило еще звериное упорство. И в этой голове с покатым лбом оно претворялось уже, помноженное на страх смерти и хитрость, в темное чувство долга и некое чувство соревнования.

Сегодня он не убил никого, хотя видел зверей. Не убил потому, что был слабосилен и неловок. Дневных он не боялся, но запахи, тяжкие шаги и рыкание ночных заставляли его трепетать, ибо тьма обступала тогда и тянула руки к сердцу и горлу. Он зашел далеко. В этой местности с нанизанными друг на друга моренными холмами было легко заблудиться, несмотря на его собачье чутье.

Он никогда не видел ледника. Только самый старый в пещере видел его и лавовые потоки. Но у него недоставало слов об этом рассказать. Можно было понять лишь, что чудовище, страшнее пещерного льва и длиннее тысячи мамонтов, пожирает землю на севере. А об огне полагали, что он сошел некогда с неба.

И охотник думал о мудрости этого мнения, следя в бледнеющем августовском небе первые падающие огни, метеоры.

Он не умел управлять мыслями. Они прыгали сами по себе, немного более яркие, чем сновидения. Мысль о происхождении огня привела воспоминание о пещере, где говорили об этом. Иногда, после неудачной охоты, он выдалбливал кремнем на стенах изображения зверей. Он делал так по старому обезьяньему инстинкту подражать виденному, для того, чтобы обмануть длинную зимнюю ночь, для того, чтобы задобрить сильных охотников, изображая их подвиги, а также потому, что, изображая сильных, он воображал себя на их месте. И он размалевывал свои изображения желтой и красной кровью земли — охрой и марганцем.