Амит Залуцкий - Трое в одном

Асылбек смущённо кашлянул и пробормотал:

— Зачем говорить о смерти, дедушка? Это грустно…

Лохматые брови старика сурово сдвинулись. Он встал со своего места и. отодвинув кресло, резко сказал:

— Я говорю о ней не как обыватель. Я говорю как исследователь!

Но потом, словно устыдившись своей неожиданной суровости, мягко добавил:

— Ну, вы сидите, а я пойду. Что-то устал я сегодня…

Высокий и грузный, тяжело припадая на изуродованную правую ногу, он медленно прошёл через комнату и плотно прикрыл за собой дверь спальни.

Лена вздохнула, отодвинула от себя пустую тарелку и тихо продекламировала:

— Если бы молодость знала, если бы старость могла…

Акбар, внимательно глянув на неё, сказал:

— Сентенция избитая, но верная.

И, подымаясь, добавил:

— А не пора ли по домам, дорогие товарищи?

Уже с самого утра этот апрельский день был необычным.

Необычно ярко сияло весеннее солнце. В широко распахнутые окна аудитории свободно и вольно залетал свежий ветерок. Он доносил пряный запах клейких тополиных листьев и высыхающего на солнце асфальта.

На душе Лены было необычайно радостно и немного тревожно. Хотелось туда, на залитые солнцем улицы или в зазеленевший парк. Хорошо бы сейчас побродить по влажным после ночного дождя аллеям, срывать с деревьев едва проклюнувшиеся листочки и думать о чём угодно, только не о лекции.

А лекция, как назло, тянулась долго и утомительно. Правда, речь шла о поэзии Лермонтова, которую Лена любила с самого детства. Но девушка всегда была уверена, что поэзия Лермонтова — это прежде всего молодость. И поэтому она бы, например, категорически запретила говорить о ней людям старым и скучным.

А преподаватель, читавший лекцию, был стар и уныл, как надпись на могильном памятнике. Его женоподобное, сморщенное лицо, писклявый, скрипучий голос и бесцветные глаза, спрятанные за очками, наводили тоску и никак не вязались с образами Демона или Мцыри.

Особенно раздражала Лену привычная самоуверенность и даже, пожалуй, снисходительность, с которой этот преподаватель говорил о великом поэте. А говорил он так, будто автор «Героя нашего времени» был для него, по крайней мере, младшим братом или постоянным собутыльником на гусарских пирушках. И это панибратство по отношению к Лермонтову злило девушку, и она сердито и иронически поглядывала на лектора…

И вдруг Лена увидела за стеклянной дверью знакомый вихор Бориса. Вытянув шею и сморщив вздёрнутый нос, он искал глазами Лену.

Девушка спряталась от взгляда лектора за чью-то спину и осторожно помахала рукой.

Борис заметил её и поманил пальцем. Губы его беззвучно зашевелились:

— Выйди! — поняла Лена.

Она показала на часы и растопырила пальцы обеих рук: выйду, мол, через десять минут.

Тогда Борис округлил глаза и ребром ладони провёл по горлу:

— Позарез нужна!

Но Лена кивком указала на преподавателя, сделала озабоченное лицо, вздохнула и развела руками.

Борису оставалось только изобразить на лице безнадёжное отчаяние и скрыться за дверью.

Лена вышла к нему только после звонка.

— Ты чего?

Вместо ответа Борис вытащил из кармана два ключа и подбросил их на ладони.

— Видишь?

— Вижу! — радостно ответила девушка и слегка покраснела. — От квартиры?

— Ну, ясно, что не от склада с цементом! Готовься к новоселью!

Борис схватил её за руку, потянул к окну, в сторону от толпы студентов, и там стал рассказывать:

— Понимаешь, Ленка, прихожу сегодня на работу. Вызывают в постройком. Явился. Спрашиваю председателя: «Что случилось?» «А то, говорит, случилось, что вчера вечером было у нас заседание комитета. И тебе квартиру выделяли. Вот, говорит, ордер и ключи. Получи и распишись». Ну, подмахнул я какую-то бумажку и — прямо к тебе.

Девушка зажмурилась:

— Ой, Борька, просто не верится!

— Не говори…

— Когда переезжаем?

— Сегодня, конечно. Ты сейчас иди в общежитие и увяжи свои вещи. А я тоже забегу к себе и всё приготовлю. А потом позвоню Асылбеку. Пусть он возьмёт такси и часам к четырём заедет за мной на работу. И оттуда мы махнём прямо за тобой. Ладно?

— Ладно! — ответила девушка и, взяв за руку Бориса, пошла с ним к выходу…

Асылбек заехал за Борисом не в четыре, а в три часа. Он справедливо рассудил, что новые квартиры человек получает в своей жизни не так уж часто, и поэтому никто не будет возражать, если прораб Борис Стропилин уйдёт с работы на час раньше.