Дэвид Зинделл - Война в небесах

— Что случилось? — вскричали с тревогой сто голосов. — Что с Мэллори Рингессом?

Бардо, крепко держа Данло, в глаза которого постепенно возвращался свет, прошептал ему: — Паренек, ты чего?

— Все хорошо, Бардо, — с улыбкой ответил Данло. — Все теперь будет хорошо.

Бардо, взмахами руки разгоняя толпу, повел его к часовне.

— Дорогу, — гремел он при этом. — Плохо ему, не видите, что ли? Богам тоже надо спать.

Да, спать, подумал Данло — и безмолвно помолился за навеки уснувшую часть себя самого: Данло ви Соли Рингесс, ми алашария ля, шанти, шанти.

Он шел с Бардо сквозь цветные лучи, льющиеся в окна собора, и люди по сторонам кричали:

— Рингесс вернулся! Глава Ордена! Светоч Пути! Владыка света!

И Данло, молчанием своей души и глубиной своих глаз, шагая вперед и засыпая на ходу, отвечал им: Да! Да! Да! Да!

Ты скорбишь о том, что недостойно горя.

Мудрые не скорбят ни о живых, ни о мертвых.

Никогда не было так, чтобы не существовал Я, или ты, или все эти цари; и никогда не будет так, чтобы кто-то из нас прекратил свое существование.

Следующие несколько дней Данло оправлялся от испытаний, перенесенных им в башне Ханумана. Бардо оборудовал для него покои в часовне, а Малаклипс вместе с божками и кольценосцами нес караул у его двери. На Крышечных Полях по распоряжению Бардо принимались продовольственные транспорты с Ярконы, Асклинга, Ларондиссмана, и жизнь в городе налаживалась, а Данло только и делал, что спал да ел. Пробужденные клетки его большого тела требовали огромного количества калорий. Он, как медведь, наедающийся впрок средизимней весной, поглощал полные миски сушеных кровоплодов, вареного риса, бобов минг и своего любимого курмаша. С Аудун Люс пришел тяжелый корабль с грузом баранины, но Асклинг уже обеспечил город искусственным мясом, и на убоину охотников почти не находилось. Однако Данло, к изумлению и отвращению Кийоши Темека и других божков, умял целый бараний бок, брызжущий красным соком.

Когда его спросили, как может бог быть столь кровожадным и бездуховным, он ответил просто:

— “Дух” означает то же, что и “дыхание”. Дыхание жизни, так? Барашек, которого я съел, впитал в себя много воздуха, миллионы глотков. Что может быть живее этого барашка, бегавшего по траве под желтым солнцем Аудуна? И куда делась вся эта жизнь, когда его зарезали? Никуда, потому что ничего не теряется. Он отдал свою благословенную жизнь, чтобы я тоже мог жить и пылать. Его жизнь, его дух, живший в плоти, — все это теперь перешло в меня, чтобы я мог создать еще больше жизни. Что же может быть духовнее этого?

Такие речи озадачивали и пугали последователей Мэллори Рингесса, желавших видеть своего бога таким, каким, по их разумению, полагалось быть богу. Но Мэллори Рингесс никогда не поступал согласно мнению других, и Данло тоже.

Быстро восстановив свою огромную жизненную силу, он вскочил с постели и занялся многочисленными стоявшими перед ним задачами. Вопреки протестам божков он покинул Старый Город и поселился в Академии, на вершине более высокой из двух Утренних башен. Да, он, конечно, Светоч Пути, сказал Данло, но он к тому же и глава Ордена — и как таковой должен жить среди мастеров и кадетов пилотского колледжа Ресы, где когда-то учился сам.

Утром 53-го числа он послал за Бардо, который последние дни утверждал себя в качестве Главного Пилота. Он все еще оставался командующим флотом Содружества, а Содружество было создано, чтобы сражаться с рингистами Ордена, и это двойное главенство составляло для него довольно конфликтную ситуацию. Как раз для того, чтобы разрядить напряжение между Орденом и Содружеством — и по другим причинам тоже, — Бардо взобрался в тот день на Южную Утреннюю башню.

— Паренек! — воскликнул он, обнимая Данло. Его большие карие глаза смотрели на Данло странно — с пониманием и немалой долей иронии. — Рад видеть, что ты снова стал самим собой.

Данло улыбался Бардо, а Бардо улыбался ему. Комнаты Данло занимали почти весь верхний этаж башни. Их венчал великолепный клариевый купол, открывающий широкий вид на Академию, но вещей здесь было очень мало. Данло попросил прислуживающих ему послушников принести фравашийский ковер, меховой спальник, шахматный столик из Хануманова кабинета, компьютер-образник, кофейный сервиз, несколько горшков с комнатными цветами — больше ничего.

Большая комната из-за этого казалась голой, как пещера.