Чарльз Стросс - Аччелерандо

– Да плевать мне, что это значит. – Надкусив бутерброд, Памела мерит его горьким взглядом. – Нам до этого еще далеко, поэтому – плевать. Какая разница, верю я в эту твою ненаглядную сингулярность и в жизнь на других планетах или не верю, – это все химера, такая же, как когда-то «синдром Миллениума». Пока твоя голова забита ерундистикой, ты не помогаешь снизить бюджетный дефицит и не решаешься на создание семьи – вот что лично меня тревожит. Но, прежде чем сказать, что тревожусь я лишь потому, что мне мозг запудрили коварные госслужбы, сам у себя спроси: я, по-твоему, совсем дура? Да одной теоремы Байеса хватит, чтобы доказать мою правоту, – сам же знаешь.

– Да что тебе нужно? – Масх осекается, окончательно выбитый из колеи. Весь объем его воодушевления – ничто против тройного заслона ее убеждений. – В смысле, что тебе до меня? С чего вдруг тебя вообще заботит, что я вытворяю? – Раз уж я – не чета тебе , хочет добавить он, но не решается.

Пэм вздыхает.

– Ох, Мэнни, налоговая служба отвечает за такие вещи, которые ты, сдается мне, даже в расчет не берешь. Каждый доллар, собранный налогами к востоку от Миссисипи, идет в счет уплаты долга, ты хоть знал? Тем временем самое многочисленное поколение в истории выходит на пенсию, и при этом в государственной казне – хоть шаром покати. И мы сами не обеспечиваем достаточное количество квалифицированных рабочих на замену налогооблагаемому костяку. После того как наши предки развалили систему образования и слили за рубеж всю мелкую работу, это и не удивительно. Но через десять лет тридцать процентов нашего населения станут пенсионерами, ну или выброшенными за борт жизни жертвами «лихорадки силиконовой долины». Хочешь своими глазами увидеть, как мрет на улицах Нью-Джерси старичье, которому не посчастливится в твоем дивном новом мире разменять седьмой десяток? Что-то не манит меня такое сингулярное будущее. И ты ведь ничем не собираешься помогать, просто бежишь от ответственности и плюешь на все – а как раз сейчас пришел черед решать реальные большие проблемы. Если бы мы преодолели долговую катастрофу – сколько возможностей открылось бы! Мы могли бы бороться со старением, заняться наконец проблемами окружающей среды, облегчить груз социальных тягот. А ты, вместо того чтобы внести посильную лепту, пускаешь свой талант на ветер. Раздаешь бесящимся с жиру европейским мудакам рабочие схемы личного обогащения и консультируешь якудза, что им еще учредить, дабы отобрать последние рабочие места у порядочных налогоплательщиков. И зачем, спрашивается? Почему ты не остановишься и не подумаешь? Почему бы тебе не вернуться домой и не принять свою часть поруки?

Они долго-предолго смотрят друг на друга – не понимая и не принимая.

– Послушай… – Пэм тушуется. – Я здесь, по сути, проездом. Нужно было прижать одного толстосума, бегающего от налоговиков. Он специалист по нейродинамике, и я его мало-помалу склоняю к погашению долгов. Джим Безье – не знаю, слышал ли ты о нем, но сегодня утром у нас встреча для подписания всех бумаг, а потом у меня два свободных дня, а тут ведь даже заняться нечем – разве что по магазинам таскаться. И раз так – я лучше потрачу свои деньги там, где они принесут какую-то пользу, а не уйдут в Евросоюз. Так вот, не хочешь сводить девочку поразвлечься? Если, конечно, сможешь продержаться хотя бы пять минут без критики капитализма.

Она протягивает навстречу ему кончик пальца, и Манфред после недолгих колебаний отвечает тем же. Касанием они одаривают друг друга никами в сервисах быстрого обмена сообщениями и виртуальными визитками, а после Пэм встает и уходит прочь из столовой. У Манфреда перехватывает дыхание, когда он замечает лодыжку, мелькнувшую в разрезе ее юбки, пусть та и была достаточно длинной, чтобы соответствовать нормам, не допускающим сексуального харрасмента на рабочем месте. В ее присутствии память о страсти, о щелчках кнута и о рдяном цвете оставленных им следов воскресает полномерно и сочно. И снова она меня охмуряет , пронеслась в голове безотрадная мысль. Просто без боя захватывает. Хакает мои гормоны. И ведь ей прекрасно известно, что мановения ее руки хватит, чтобы он снова позволил Пэм над собой властвовать. Идеология двадцать первого века мало что может противопоставить трем миллиардам лет репродуктивного детерминизма, и, если Памела наконец-то решит рекрутировать его гаметы на борьбу с демографическим кризисом, задействовав при этом соответствующий природный арсенал, – он не сможет дать отпор. Но ради чего? Ради дела или ради собственного удовольствия? А если подумать – какая, в конце концов, разница?