Валентин Беляков - Час червей

Тени деревьев сгустились и удлинились, став похожими на плоских чудищ с когтистыми кривыми пальцами. Ребята собрались уходить. Я окрикнул их срывающимся голосом.

– Х-хорошо! Я это сделаю! Только, умоляю, не о-оставляйте меня здесь одного!

– Только чур не жульничать!

Возможно, если бы я мог зажать нос, мне было бы хоть немного легче, но так как руки мои были связаны, я был вынужден ощущать их затхлый почвенный запах. Примерно на половине экзекуции меня стошнило.

– Фу-у-у! Так и быть, это снова можешь не есть. Но то, что осталось – будь добр!

Я мечтал потерять сознание, да хоть умереть ни сходя с места, но этого не произошло. Пытка была доведена до конца. Они зашли за дерево, и я уже напряг ноющие руки, ожидая, что меня вот-вот развяжут… Но шумные шаги моих мучителей стали быстро удаляться.

– Вы же обещали! Отвяжите меня!

– Ты просил не оставлять тебя одного. Ты и не будешь один – здесь же волки и маньяки! – засмеялись голоса из темноты.

– Пожалуйста!

– Засунь себе своё «пожалуйста»!.. И учти: расскажешь кому – будешь каждый вечер так питаться, уж не сомневайся!

Я кричал и плакал, пока их насмешливые голоса не растворились в вечерней тишине лесопарка. Потом эхо собственного голоса так напугало меня, что я не мог больше выдавить из себя ни звука, только корчился иногда от рвотных позывов. Заломленные за спину, перетянутые, исцарапанные корой руки нестерпимо саднило. Начал накрапывать дождь. Меня нашли родители (тогда они ещё жили вместе), но то было уже под утро.

С того случая я боюсь всего, что двигается червеобразно. Но ещё больше я боюсь людей.

– Дура! Лучше бы ты была в коме! – прокричал я, выскакивая из комнаты.

На мои истошные вопли даже выглянул Билл.

– Что разорался, тебя убивают что ль?!

– Пошёл ты! – не оборачиваясь бросил я и, рванув с крючка в прихожей первую попавшуюся куртку, от чего у той с треском оторвался капюшон, накинул её на себя и бросился вон. На улице вовсю бушевал снего-дождь. Я втянул голову в плечи и быстрым шагом пошёл куда глаза глядят. Должно быть, было очень холодно, но я не замечал этого – мне как раз необходимо было немного остыть. «Ведь нарочно же, нарочно по больному!» – бормотал я про себя, щурясь от секущего лицо ветра. Такой поступок действительно был неожиданно подлым для Иды – ведь только ей я рассказал о том, что именно произошло в парке, и она несомненно помнит об этом, ведь ей тогда было уже пять. Тогда почему же?.. За что?.. Зачем?.. Может, она хотела таким образом встряхнуть меня. Но почему тогда не сказать! Неужели это так сложно?! А если совсем разучилась говорить – так подойди и обними, как сделала, когда я, десятилетний, рыдая рассказал тебе о своих злоключениях. Но нет! Гораздо лучше швырнуть мне под нос комок грёбаных червей!

По крайней мере одного она добилась. Во мне проснулась первая настоящая эмоция с момента смерти Хотару. И эмоция эта была – ярость. А за ней нахлынули обида, горечь и одиночество. Я почувствовал, что ужасно замёрз. Аж зуб на зуб не попадает. Огляделся – кругом незнакомые дома. Ещё не хватало заблудиться! Снова разболеюсь, как пить дать.

Я попытался восстановить в памяти траекторию своих лихорадочных блужданий, но тщетно. Долго бы я скитался по ночным улицам, если бы не увидел вдалеке какой-то свет. Странный пурпурный огонёк тут же приковал моё внимание. Уж не знаю, что меня на это сподвигло, но я как зачарованный пошёл к нему. И вот что удивительно – казалось, он находится в паре метров от меня, но как я ни ускорял шаг, он всё не приближался. Внезапно я обнаружил себя возле своего дома. Лиловый шарик размером примерно с виноградину преспокойно лежал под козырьком моего подъезда. Я наклонился и поднял его. Он был на удивление тёплым. «Какая странная штука…» – подумал я, вертя его в руках. Шарик был наполнен густой перламутрово-сиреневой жидкостью, клубящейся как атмосфера крошечной планеты и испускающей мягкое сияние. Расплывчатые узоры красивейших оттенков переливались в нём, словно в калейдоскопе. Они вызвали у меня воспоминание о гиперпространстве. Я по ассоциации вспомнил о Хотару и снова приуныл.

В нашу комнату я заходил с большой опаской, а к компьютеру не рискнул даже приблизиться, хотя червей не было видно. Надеюсь, Ида убрала их, или Билл вдруг расстарался. Перед тем как лечь на кровать, я на всякий случай тщательно осмотрел подушку и простыню, встряхнул одеяло. Лёг. Сестра-торшер стояла в углу возле своей кровати лицом к стене. Наверное, может показаться странным, что мы живём в одной комнате, несмотря на то, что мы уже не дети. Раньше это действительно была детская, а в другой комнате жили мама и Билл, отец Иды. И мы жили неплохо, то того дня, когда моей сестре выпало петь на концерте в честь выпускного из начальной школы.