Иван Фастманов - 37 Geminorum

Древесная гарь отравила ноздри. Лестница с глубокой колеей и отпечатками ступней тех, кто пыхтел на ней всю свою жизнь. Доски подружились, скрипа нет. На окне стоял пыльный кактус, на стене – опутанная паутиной детская коляска. Второй этаж, открытая дверь.

– Помнишь Кислого с Центросвара?

– А должен?

– Обязан.

Выстрел. Седая голова без отрыва смотрит в телевизор. Сериал «Литейный» длиною в жизнь. Не оборачиваясь, бабуля авторитетно тычет пальцем в сторону. «Ступай дальше, я прикрою». Понял, иду.

Окно в конце коридора выбито. Осколки стекла на полу. Я остановился возле роковой квартиры, приник ухом. Ветер шипел, прищемленный дверью. Стал искать в папке ключи, толкнул бугристую дверь локтем. Нежданно она поддалась, пока не рухнула целиком внутрь, подняв столб черной пыли. Внизу кто-то выругался, детский голос громко кричал: «Четыре! Четвертый раз!».

Но я не слышал, я смотрел. Внутри стояла необъяснимая, насыщенная до предела, чернота. Проемы окон были спасением. Пыль пятилась по комнате, вышла в коридор. Я натянул респиратор и вошел.

Плавильная камера. Все поверхности ровно выжжены и имеют похожую зернистую структуру. Огонь уничтожил все. А что не отправил в небытие, то уменьшил втрое. Шкаф съежился, спрятался в стену. Лопнула и рассыпалась коралловыми осколками ванна. Швейная машинка в виде причудливой скульптуры потекла, как восковая. Стоило коснуться чего-либо, как структура менялась, едкая пыль вздымалась в воздух. Предметы теряли очертания и ускользали.

Приехала Ленка Истримова – с родимым пятном на щеке, напоминающим Австралию. Она надела синие лабораторные перчатки и принялась раскладывать пыль по пакетам.

– Другого от гения и не ожидала. Тотальный отжиг. Ну и дерьмо эта никотиновая жвачка. Тьфу.

– Истримова, перестаньте плевать на вероятные улики. Они улетают. Что скажешь, Лен?

– Жарко тут было. Как в попе у сатаны. Выгорело все. До молекулярного состояния. Стальные, керамо, бетонные элементы сохранили кое-где структуру, остальное – труха, сыпется при малейшем дуновении. Чем жгли, понять надо…

– Напалмом? О, стиральная машинка в миниатюре.

– Точно уж не лисички, взявшие спички. При этом снаружи ни пепла, ни даже копоти.

– Нонсенс. Дом деревянный. Должно быть гигантское пепелище. Позвать кого-нибудь из рубрики «Удивительное рядом»?

– Повернись-ка. Твои ноги оставляют выемки на полу. Ровные. Но только до определенного предела. Очень интересно! Очаг возгорания строго ограничен определенным пределом. Огонь не шел наружу… Мистика! Следи за пламенем. – Она быстро щелкнула американской зажигалкой. – Основной фокус здесь. Да не тычь пальцем, следователь! Граница между выжженной древесиной и той, что не пострадала, – четкая. Как по линейке чертили. Дальше этой точки пламя не шло. Где была Асланян?

– Кровать стояла вот здесь. На ней женщина шестидесяти двух лет. Кремирована заживо во сне. Однородный порошок. Опознали по коронкам на зубах. Судмед сказал, что Мая Асланян вся влезет в литровую банку.

– Тут нечто запредельное, Ваня. Скажи Гаусову, чтоб Москву звал.

– Что с воспламеняющимися?

– Газа в доме нет. Ничего, похожего на баллон, не нахожу.

– А на ракету «шквал» или гигантский кавитационный пузырь?

– Что? Асланян не держал здесь лаборатории. Ничего похожего на экспериментальное оборудование я не нашла. Только быт. Соседей опрашивали?

– У меня шесть протоколов, составленных дознавателем. В целом – ноль. Академик здесь редко появлялся, только ночевал. Возвращался с работы после десяти. Правда, я так и не установил, где Асланян трудился над своим адским паяльником… Ни с кем дела не имел. Приглашение на день города от мэрии Леонид Гисакович проигнорировал. Жена – молчаливая домохозяйка армянской национальности, ложилась рано. Ильинская из седьмой шла заступать вахтером на городскую свалку в четыре тридцать, когда увидела, что дверь Асланянов светится. Сейчас найду… «Дверь квартиры номер четыре светилась как будто яркий солнечный свет или даже ярче. При этом она не была освещена снаружи, свет струился изнутри, просачиваясь сквозь щели и освещая коридор. Смотреть на эти щели было нестерпимо для глаз. Дыма и гари не было. Я испугалась, думала, что дверь раскалена, но все-таки постучала. Она оказалась чуть теплой, и свечение при стуке будто потускнело. Никто не открыл, не ответил. Разбудила домкома Владимира Трифоновича. Он вызвал милицию».

– Бодренько так… А что профессор делает в Кимрах? Он наш?