Филип Фармер - Миры Филипа Фармера. Том 05. Мир одного дня - Бунтарь, Распад

Кабтаб заставил себя расслабиться, и лицо его мало-помалу стало обретать нормальный цвет.

— Ты прав, брат Дункан. Прими мои извинения, сестра Пантея. Я слишком бурно реагировал на твои слова. Но в будущем советую тебе последить за своим язычком.

— Ты имеешь массу достоинств, — ответила Сник, — ты честен, порядочен, отважен, на тебя можно положиться в трудную минуту, но иногда ты поражаешь своей тупостью!

— Тея! — закричал Дункан. Но Кабтаб уже снова завелся:

— Я имею право на личную точку зрения! И не надо припутывать «Нимфу» к…

— Замолчите вы, оба! — заорал Дункан. — Я же все время талдычу, что за нами наблюдают! Записывается все — каждое дыхание, выражение лица, интонация. Нам нужно объединиться, ради всех святых! И найти общий язык!

— Прощаю тебя, сестра Тея, — сказал падре.

— Ты прощаешь меня?! — разъярилась Сник. — Ты, теологический перевертыш! За одну секунду переключиться с политеизма на монотеизм! Да ты просто…

Дункан вскочил со стула.

— Достаточно! А ну, выметайтесь — оба! Катитесь в свои комнаты! Я не желаю вас видеть, пока вы не научитесь вести себя разумно! Мне слишком многое нужно обдумать! Мне нужна тишина. Пошли вон!

— Интересно, а как мы можем выйти? — поинтересовался Кабтаб. — Мы же в заключении. Вспомнил?

Дверь открылась, и вошли двое стражников. Один из них указал дулом пистолета на Сник и Кабтаба:

— Вы, двое — на выход.

Сник быстро вышла, не сказав ни слова. Кабтаб, выходя, обратился к стражникам:

— Благословляю вас, дети мои! Вы всегда бдите за нами, аки ангелы-хранители!

Уже в дверях он обернулся и, улыбаясь, подмигнул Дункану. С того места, где он стоял, это демонстративное подмигивание не мог зафиксировать ни один монитор. И ни один наблюдатель не заподозрил бы, что вся эта шумная ссора спровоцирована невинным жестом Дункана, который можно было принять за простое разминание затекших пальцев. Теперь-то Дункан знал наверняка, что за всем происходящим в комнате просто подсматривали, а не записывали для дальнейшего просмотра. А стражникам было приказано вмешиваться во все, что покажется им подозрительным или может представлять опасность. Он и раньше подозревал это, но теперь был в этом уверен.

И все же ссора между Сник и Кабтабом была не просто игрой. Слишком много в ней проявилось личного, и, похоже, ярость их была настоящей.

Но сейчас Дункану было не до этого: выкинув все из головы, он постарался сосредоточиться и вызвать в памяти лицо того мальчика. Но оно словно растворилось. Промучившись с час, он оставил сознательные попытки и предоставил мыслям идти своим чередом. Возможно, если он позволит потоку бессознательного унести себя, его каким-то образом выведет к мальчику или к чему-то, что может быть с ним связано.

Пришло время ленча, и на вертящейся полке появился обед. Дункан машинально жевал, не чувствуя вкуса. Из-за края башни показалось солнце, и западный край окна потемнел.

Дункан двести раз пробежал трусцой из конца в конец комнаты, затем потянул воображаемый канат, двадцать раз обошел вокруг комнаты на руках и сделал триста приседаний. Потом отправился под душ. И все это время он не мог удержаться от попыток решить то, что он называл «проблемой своей личности», хотя и считал все это пустой тратой времени. Но размышлял он об этом скорее машинально, по привычке, где-то на втором плане. С того момента как он позволил мыслям блуждать где угодно, лезть в любые щели, он старался не концентрироваться ни на какой конкретной задаче, даже самой важной.

Отключить психологическую оболочку, окружающую личность человека, забыть множество книг, написанных на эту тему, и просмотренных записей. Личность каждого гомо сапиенс — это попросту его тело, менталитет и реакции в каждую секунду времени. А в экстраординарных ситуациях — в каждую микросекунду. Конечно, в формировании личности участвуют и наследственность, и влияние окружающей среды, а точнее, комплекс того и другого. Впрочем, причины формирования личности — это отдельный вопрос. И сейчас не самый важный.

Самым важным было то, что Дункан думал и делал в каждую отдельную секунду. И каждую секунду он изменялся. Личность складывалась из постоянных изменений внутри и вне его телесной оболочки.

Жил-был человек, носивший имя Джефферсона Сервантеса Кэрда, и обладал он своей индивидуальностью, личностью, как, впрочем, и все вокруг, кроме идиотов и полностью парализованных. С первого момента телесного существования он стал меняться — физически и ментально. Не менялся только ярлык: «Джефферсон Сервантес Кэрд». Но потом изменился и ярлык — человек стал Робертом Эквилином Тинглом. Но только по средам. Однако Тингл вовсе не был Кэрдом, действующим под именем Тингла. Кэрд не играл, он становился Тинглом каждую среду. А по четвергам Тингл, в свою очередь, становился Джеймсом Суартом Дунским. По пятницам эстафету принимал Вайатт Бампо Репп и передавал в субботу Чарльзу Арпаду Ому, который в воскресенье становился Томасом Ту Зурваном. А отец Том, уличный проповедник, в противоположность остальным шести, агностикам или атеистам, был религиозным фанатиком. А в понедельник он уже спокойно относился к религии, потому что был Уиллом Маклаком Ишарашвили. И все они помнили друг о друге. С тех пор как Кэрд стал курьером подпольной организации, передающим письма и документы жителям разных дней, он был вынужден сохранить хотя бы частичную память обо всех своих ипостасях. Но ключевыми словами тут были «память» и «незабываемый». Помнить абсолютно все было излишним: этому препятствовал ритм, в котором он двигался и личностно изменялся изо дня в день. Воспоминания просачивались друг сквозь друга, наслаивались одно на другое и помогали ему ориентироваться в его подпольной работе. Внутри него все время звучали шесть голосов погребенных в нем личностей. Слабые, но достаточно различимые сообщения, телефонные звонки из, если можно так сказать, могил памяти.