Иван Муравьёв - Люди загадочных профессий (сборник)

Начальник был новый, пару месяцев назад сменивший ушедшего на пенсию старого. Танаю он активно не нравился. Прежнего начальника он, впрочем, тоже недолюбливал. Тот, ушедший, был резок, груб, и от него сквозь запах табака и дешёвого одеколона тянуло старым порохом и кровью. От нового начальника не пахло ничем, как будто он так и родился, в очках и аккуратненьком пиджаке, и сразу из мамки прыгнул на ступеньку административного крыльца. Своих подчинённых он называл по фамилиям, впрочем, танаеву он до сих пор не выучил, каждый раз читая по слогам из блокнотика.

– Смирнов, Артамонов: возле Нагорного, пятнадцать, ремонт строители закончили, а ограждение не убрали, и мусор валяется. Стащите его в сарай, что ли.

– Мусор тоже в сарай?

– Шуточки, Степанов! Тебе и Уржумцеву ждать здесь. Прибудет грузовик с мётлами – разгрузить, принять по описи.

– ВитальВиталич, мне ждать нельзя! У меня занятия! – заныл Женька.

– Занятия у него! Хорошо, тогда вечером, как с занятий вернёшься, вымоешь контейнеры. Вместо тебя разгрузит Шуралейшин.

Женька кивнул и тут же со всех ног, на ходу снимая ватник, ринулся бегом со двора. Радостным он не выглядел: еще бы, получить за просто так сверхурочное и неприятное дело. За это Танай тоже нового начальника не любил. Сам он не спеша выбрался из группки ожидающих и двинулся было к выходу, но начальственный окрик остановил его:

– Эй, эта… Шуралейшин! А ты куда?

– Подожду снаружи, Виталий Витальевич. Грузовик приедет – разгружу, ждать не будет.

– Смотри там!

Куда и зачем ему смотреть, начальник не сказал, и Танай спокойно вышел со двора усадьбы, перешёл через улицу и спустился по ступенькам в парк. Парк, хоть и зажатый между жилыми районами, был красив. По нему даже тёк ручей, только перед самой дорогой уходя в бетонную трубу. Вдоль ручья и на нескольких полянках сохранились высокие старые деревья с корой, изрезанной вензелями и сердцами. Самые первые из надписей, уже едва заметные, еле виднелись в кронах метрах в четырёх от земли. Неизвестно какое поколение детворы бегало после школы (а то и вместо неё, что греха таить!) в этом таинственном и густом лесу, играя в прятки, в индейцев, а по осени – пуская палы, за что бывали отловлены и пропесочены Танаем. Хотя, разве ж это лес! Так и чучело медведя можно медведем назвать. Танай шёл, собирал в заранее прихваченный пакет разнообразные следы пребывания человека. Ведомственный грузовик как обычно опаздывал, а два часа на ожидание можно потратить и с пользой.

Что это? Слабый порыв ветра принёс запах дыма. Танай остановился и принюхался. Так и есть, тянет с поляны. Пристроив мешок сбоку тропинки, он поспешил к поляне. Неужели, опять мальчишки? Оказалось, что не совсем, а кое-что похуже.

Двоим великовозрастным раскачанным балбесам, гулявшим по парку с подругами, захотелось посидеть у костерка. Место для костра было выбрано на славу: прямо в дупле невысокого, но кряжистого дуба, пожалуй, самого старого дерева в парке. Когда Танай выбежал на поляну, в дупле уже разгорался огонь, языки пламени лизали кору. Он споро выкинул горящие ветки из дупла руками, в толстых брезентовых перчатках жар почти не ощущался, затоптал огонь на земле.

– Ты чё, дед, в натуре, борзый?

Оба не пьяные, скорее, навеселе, и не под кайфом. Их подруги тоже. Это хорошо. Не из наших, с новостроек, с ними раньше не встречался. Это хуже.

– Посмотрите, сыночки! – запричитал, горбясь, Танай – Дуб этот прадед мой сажал. Мать под ним меня качала. Как же можно жечь его? Сожжём – мама моя на небе плакать будет. Девочки, вы им скажите! Хотите костёр – здесь на поляне хорошо, вот и костровище есть.

Девчонки бросились к парням, уговаривая. Те унялись, разжали кулаки.

– Лады, дед. Только не борзей так. Мало ли, на кого нарвёшься. Мы вот добрые сегодня.

Танай, продолжая бормотать слова благодарности, отступил с поляны и только потом остановился и обернулся. Сквозь заросли орешника на него глядел, по-разбойничьи ухмыляясь, Зяма Вайнштейн.

Был Вайнштейн художник, и был он еврей, не походя ни на того, ни на другого, как их представляют обычно. Был он могуч, буйно кудряв, носил густую ухоженную бороду, и к его облику пошли бы алая рубаха, шёлков пояс, а за поясом – кистень. Он был единственный, к кому Танай чувствовал устойчивую приязнь, и даже гонял с ним чаи в его закутке у котельной. Почему у котельной? Да потому, что как истый художник, Зяма жил бедно, продавая хорошо если по картине в месяц, официально значась истопником на соседнем участке.