Сергей Орст - Самое Начало

Саф рассматривал дверь и ткань очень долго, меняя их местами, расстилая на полу, отходя в конец зала, и размышляя над всем произошедшим. При этом он был совершенно спокоен и сосредоточенно внимателен. Постепенно он начал испытывать доселе никогда не испытываемое им чувство эстетического удовольствия от увиденного, и это ему понравилось. Это чувство отдаленно напоминало ему чувство гордости за страну, но было иным, особенным, только его собственным, и не зависело от навязанного ему общественного мнения.

Он осознавал, что раньше подобные чувства он не смог бы испытать, потому что просто не смог бы попасть в подобную историю, ведь единое информационное пространство отвело бы его от такого и направило бы на «правильный путь». Он испуганно вдруг понял, что именно общепринятая точка зрения влияли на его прежние чувства, поступки, суждения, что он был лишь словно окно в столовой этого корабля, готовое по первому указанию выдать ему еду, он был просто исполнительным устройством, послушным механизмом. Но для кого или для чего он прежде жил, исполняя беспрекословно все указания, приказы, распоряжения?

От этой мысли у него похолодела спина, а внутри как будто что-то оборвалось. Он непроизвольно сделал столь глубокий выдох так, что в глазах потемнело, затем он сделал такой же глубокий вздох до жжения в груди и огляделся. Весь интерьер столовой, который вызвал не так давно у него приступ необъяснимой горечи и обиды, теперь представился ему чужим и безразличным. Он опять посмотрел на пятна крови на помятой двери и на ткани, затем на белые безликие стены, на белые столы и скамьи, на белый пол и светящийся потолок. Переводя многократно свой взгдяд с белого однообразия на кровавые разводы, на его лице вдруг отобразилась скошенная улыбка, а глаза сверкнули зловещим огоньком.

Он спокойно подошел к окну выдачи еды.

– Еда! – сказал Саф и взял в одну руку миску, а в другую кружку.

В миске была серовато-бежевая каша, в кружке чуть мутноватая светло-желтая жидкость. Саф отошел немного в сторону, прищурил глаза, и что есть силы швырнул миску с кашей в стену. От резкого движения жидкость из кружки частично пролилась на пол, но, не замечая этого, он смотрел, как миска, ударившись о стену, отлетела в сторону, и звонко стукнувшись о край стола, беззвучно упала на мягкий пол. На месте удара миски по стене стекала каша, резко контрастируя на белом фоне стены. Саф сделал глоток из кружки, а остатки жидкости выплеснул на стену рядом с кашей.

Он смотрел на результат своих действий абсолютно спокойно, со стороны могло показаться, что даже отрешённо, но внутри его шла ожесточённая борьба былого и настоящего. Он категорически не должен был так делать, это противоречило всем общепринятым нормам и правилам из его прошлой жизни, но сейчас он просто не мог так не поступать, отчетливо ощущая потребность разнообразить эту белую монотонность.

– Еда!

Произносил и произносил он ледяным тоном и доставал из окна выдачи миски с кружками. Всех их он сосредоточенно швырял в разные стороны, наблюдая, как растекается каша и питьё по стенам, по столам, по скамейкам, стекая на пол. Мягкий материал пола впитывал влагу, оставаясь грязным. Миски и кружки были изготовлены из легкого и прочного матового металла, поэтому они не деформировались, а с весёлым разнотонным звоном разлетались по всей столовой.

Саф смотрел на результаты своего безобразия и чётко понимал, что это вопиющее деяние, но ему было хорошо, примерно так же, как тем утром, когда он впервые пролежал в кровати после пробуждения, испугавшись приятных ощущений в груди. Сейчас он уже не пугался, а наслаждался чувством намеренного нарушения былых запретов. Это было запретное прежде удовольствие.

В его прежнем мире не существовало никаких абстрактных изображений, только абсолютно четкие и однозначные образы, сопровождающие информационный поток. Изображения, и статические и голографические были одинаково бесцветно-белыми с добавлением лишь красного и сине-голубого. Все тексты и надписи были строго одного шрифта и строго черного цвета. Красным был только цвет крови, а сине-голубым – цвет неба и растений. Никаких иных смыслов в употреблении цветов не было, только абсолютная однозначность. Вся информация носила конкретный характер, без возможности ассоциативного, абстрактного, иносказательного или образного восприятия. Люди должны были воспринимать информацию буквально, без намёка на какой бы то ни было подтекст.