Валентин Холмогоров - Разлом

– Слушай, Алекс, – вкрадчиво произнесла Калька, глядя на него с недобрым прищуром, – ты ведь в армии служил? Скажи-ка мне, какое у тебя там было погоняло?

– Меня зовут Олександр. Через «О», – меланхолично поправил тот. – А в армейке все называли меня Поганый.

– Вполне соответствует, – фыркнула девушка и повернулась к Ивану. – Ударник, если не возражаешь, я сама Хмеля домой переправлю и позабочусь там о нем. Поможешь?

– Конечно.

Начальник заставы шагнул ко входу в гостиную, где на импровизированных носилках лежал в полузабытьи раненый Хмель. Гольм подхватил боевого товарища с другой стороны.

– Советую по прибытии Ведьме позвонить, – сказал Алекс, – она хоть и на пенсии, но кое-какие связи, надо думать, у нее остались.

– Без твоих советов обойдемся, – огрызнулась Калька.

– Ну, как знаешь, – пожал плечами Алекс. – Хотя я бы на твоем месте слушал иногда, что умные люди говорят. У самой-то мозгов нету. Дурой родилась, дурой и помрешь, хотя тебе вроде бы и так неплохо: жопа есть – ума не надо. Давай катись куда собралась, чего глаза вылупила, овца тупая?

Между Алексом и Калькой точно посередине комнаты с треском открылся портал: на расстоянии ладони от пола крутилось большое радужное пятно около полутора метров в диаметре. Калька подхватила под мышки бесчувственного Хмеля, которого как раз подтащили поближе Иван с Гольмом, и бесследно растворилась в разноцветном мареве. Портал сжался в сияющую точку и исчез.

– Ловко у тебя получается, – похвалил его Гольм, – почему-то, когда я ее ругать начинаю, у нее не выходит проход открыть. Мы много раз пробовали.

– Это потому что я искренне, – доверительно сообщил ему Алекс. – Хочешь и тебя обложу от чистого сердца, глядишь, тоже порталы открывать научишься?

– Уроженцы Центрума не могут открывать порталы, – с явным сожалением покачал головой Гольм, – я думал, ты в курсе.

– Ага. А еще я в курсе, что с чувством юмора у вас тоже очень хреново.

– Не нравится мне все это, – произнес с мрачными интонациями Ударник и устало потер ладонью переносицу, – понять бы, что за чертовщина творится. Готир, тебе дядюшка в последнее время ни о чем интересном не рассказывал? Не говорил, что обо всем этом думают в Министерстве иных миров? Может, слухи какие-нибудь?

– Нет… – растерянно пожал плечами парень. – Не припоминаю.

– Тогда нужно ехать в Антарию. Навестить столичный Штаб и заодно проведать советника Гольма. Мы с Готиром отправимся туда утром, а ты, Алекс, останешься тут за главного.

– Меня зовут…

– Олександр. Через «О». Я помню. – Ударник на мгновение замер, прислушался. – Сделай милость, глянь, что там на улице творится. Заодно Деда сюда приведи, простудится.

Снаружи и вправду доносился какой-то встревоженный гомон и неразборчивые выкрики.

Рома Дедюлин, шестнадцатилетний парнишка, которого по созвучию с фамилией пограничники называли Дедом, как и ожидалось, обнаружился во дворе – он сидел прямо на сырой от растаявшего снега земле, привалившись спиной к срубу бани и обхватив колени руками. Невидящий взгляд Деда был устремлен в пространство, но со стороны казалось, будто он смотрит куда-то в глубь самого себя.

– Не спи, замерзнешь, – хлопнул его по спине Алекс, но тот недовольно дернул плечом, стряхивая руку. – Эльбар, да?

– Да. – Дед, похоже, не был расположен к беседе. Алекс опустился рядом на корточки, пошарил по карманам, но запоздало вспомнил, что бросил курить вот уже три с лишним месяца назад – табак в Центруме относился к разряду роскоши и доставлялся сюда с перебоями, а потому старая привычка не только вредила здоровью, но и стала доставлять кучу ненужных проблем.

– Давно его знаешь? – Алекс оторвал попавшую под руку травинку, торчавшую из-под нижнего венца сруба, и сунул ее в рот.

– Два года почти. В Гранце познакомились. Он сирота, как и я. Не вступил бы в пограничную стражу – пропал бы.

– Отличный парень, – кивнул Алекс, – толковый, и службу знал крепко… Мне тоже доводилось терять друзей, Рома. Не раз. И знаешь, что я тебе скажу?

Дед поднял на него вопросительный взгляд.

– Да ничего не скажу, – криво усмехнулся тот одной половиной рта. – Потому что ни хрена тут не скажешь. Горько это и больно. И почти всегда это происходит вот так, по-глупому. Кажется, будто что-то можно было изменить, переиграть по-другому, что-то сделать. Но ничего уже не поменяешь. Жизнь – она такая, Рома.

– Жестокая?

– Дерьмовая. Что там за кипеш, кстати?