Дайана Рофф - А печаль холод греет

– Но ведь Хэмф и Олин тоже тебя любят, они иногда делают для тебя подарки, проявляют к тебе любовь и уважение, – сказала я мягко, медленно водя большим пальцем по таким любимым рукам своего парня. – Они просто маленькие, не доросли до того ясного осознания того, как важно любить и поддерживать своих родных, как важно их ценить. Где-то в глубине души они это понимают, но не могут этого показать не только из-за своего характера и своих проблем, но и просто из-за того, что так устроен сейчас мир. Дети теперь быстро взрослеют, но их разум всё ещё остаётся таким же детским, постепенно развивающимся. И этот резкий контраст, эта борьба лишает их самостоятельно думать, сбивает с толку и сливает с общей грязью, из которой они так тщетно пытаются выбраться. Даже десять лет назад, когда нам с тобой было по семь лет, жизнь была другой, детство было совершенно иное. И дело даже не только в том, что тогда не было телефонов и постоянного потока всевозможной информации, но и в том, что со временем меняются интересы поколений, меняется само их восприятие мира, и сам мир тоже меняется. Всё меняется. И жаль, что не всегда в лучшую сторону.

– Да, ты права, – тихо проронил Джозеф. – Ты всегда во всём права.

Мне нестерпимо сильно хотелось его обнять, прижать к груди и нежно целовать в ладонь, в макушку, в шею, в лицо. Мне вспомнились наши первые поцелуи, когда от непривычки я не умела сдерживать такие порывы любви, когда целовала его когда угодно и где угодно, что бы он ни делал и как бы ни был занят. И тогда, казалось, мы были счастливее, чем сейчас. Целый год – а такое чувство, что прошло всего несколько дней, как наша любовь начала медленно увядать. Я чувствовала это каждой клеткой своего тела, каждым движением Джозефа, каждым произнесённым нашим словом.

Что же не так? Почему всё так медленно и мучительно умирало?

Я смотрела на нас, на наши отношения, на наши характеры, на наши жизни. И понимала, что у нас всё отлично, всё подходящее друг для друга, всё… идеальное. Но чего-то не было. Да, как будто чего-то не хватало между нами, словно для полноценного вечного двигателя не хватало одной маленькой, но невероятно важной детали, без которой сам двигателем никогда не сможет быть вечным. Но чего именно не хватало?

– Твой капучино стоит два доллара, – отвлекла нас от раздумий Филис, и на мгновение у меня в голове словно что-то щёлкнуло.

Но понять, что именно это было, я не успела, потому что заговорил Джозеф.

– А ты думала, как живут бонжуры?

– Кто?

– Так, стоп, – он на мгновение задумался над своими словами. – Я хотел сказать мажоры.

– Теперь буду называть тебя бонжуром, мой ты француз, – тихо засмеялась я вместе с Филис, но парень уже через секунду перестал даже улыбаться.

– А на самом деле я не вижу смысла в том, чтобы экономить сейчас деньги. Какая разница, если в мире всё горит? И как бы нам ни обещали скорого спасения, я чувствую, что оно будет далеко не для всех, потому что уже мало кто сможет выжить к кому времени… Скоро от всех домов останется лишь уголь, а от людей – пепел. У всех нас осталось совсем немного времени, чтобы провести остаток жизни в счастье, поэтому нет смысла больше экономить на чём-либо. Может быть, уже через пару недель забудутся все обиды, все ипотеки, налоги, проблемы, поэтому почему бы не потратить всё, что есть? Как я читал у Павла Корнева: «Время – это то, чего всегда не хватает. Что – деньги? Деньги – тлен. Очень многие располагают состояниями, которые им при всем желании не промотать до конца жизни, но никто не имеет в своем распоряжении столько времени, сколько действительно необходимо».

Я только сейчас осознала, что мы втроём до этого момента словно пытались говорить обо всём, лишь бы не касаться того, что произошло совсем недавно, лишь бы не говорить о том, что так много ранило многих людей. И не менее многих убило.

Пожары. Много смертей. И вновь пожары.

А там – снова смерть.

Смерть. Смерть. Смерть.

Везде она. Везде оставляла после себя кровавый след, а сейчас – пепельный с запахом горящей плоти. Её сопровождали полные мучения крики и пламя, на яростном фоне которого темнели её пустые глазницы. Чёрный балахон сгорел – теперь это уродливый скелет, пожирающий не менее уродливые души.

Скелет Смерти.

– Люди думают, что у них есть время, – продолжал рассуждать Джозеф, смотря то на меня, то на Филис. – Думают, что могут потом признаться в любви, поговорить с человеком, извиниться перед тем, кого ранили. Но на самом деле это ошибочное суждение. У нас нет этого времени в принципе, но никто этого не понимает и не хочет понимать. Да и зачем, когда есть надежда на то, что мы можем ещё прожить долго и счастливо? Мы видим по новостям, как пожилая пара умерла в возрасте девяноста пяти лет, и непроизвольно про себя думаем, что хотим прожить так же долго с любимым человеком и умереть в один день. Но времени плевать на то, что мы хотим. Мы опаздываем, откладываем, забываем, взрослеем и стареем, а затем – умираем. Время – это существо, которое редко приходит. Оно чаще убегает, чем наступает. Мы можем ранить человека и подумать, что извинимся когда-нибудь потом, что с ним ничего страшного не произойдёт. Но жизнь… чертовски коварная. С этим человеком может произойти всё, что угодно. В конце концов, его может настигнуть внезапная смерть, а мы перед ним так и не извинились. Так и будем жить с чувством вины. Или же наоборот: мы умираем и жалеем, что столько всего не сделали в своей жизни, столько всего не успели. А ведь так хочется всё успеть, всё увидеть, всё познать. Но время…