Владимир Немцов - Избранные сочинения в 2 томах. Том 2

— Точно не знаю. Вообще она где-то здесь. Вот Аскольдик, — Римма обернулась назад, — то есть, простите, товарищ Семенюк абсолютно в курсе. Он скажет, где ее искать.

И опять из темноты брюзжащий басок:

— Не говорите глупостей, Риммочка. Товарищ и в самом деле подумает…

— А разве неверно? — кокетливо спросила Римма.

Не желая вникать в сущность их споров — здесь было что-то ему неприятное, — Багрецов вынул из кармана записную книжку и черкнул в ней несколько строк.

— Если вам не трудно, — сказал он, протягивая записку Римме, — то передайте, пожалуйста, Анне Васильевне. Это очень важно.

Римма испытующе посмотрела на Вадима:

— Для кого важно?

— И для нее и для меня. Я ее друг.

Он еще долго смотрел Римме вслед, пока Бабкин не дернул его за рукав:

— Очнись! Самая обыкновенная смазливая девчонка. Всегда вот так. Растаял…

Обиженный Вадим взял у него приемник и рассеянно начал вертеть ручку настройки.

— Брось крутить, — рассердился Тимофей. — Пропустишь.

Вытирая платком вспотевшее лицо, Вадим взглянул на часы.

— Еще восемь минут… А вдруг…

— Отстань, пожалуйста! Каркаешь, как ворон.

Вадим недовольно передернул плечами, задел ветку, холодные капли муравьями поползли за воротник. Резко поднявшись, он выглянул из-за кустов.

Возле ангара, где находилась метеостанция, уже вспыхнули прожекторы. Теперь было отчетливо видно, что ангар этот был странной формы и в то же время чем-то похож на гигантскую брезентовую палатку. У темного распахнутого входа дежурил часовой. Еще в директорской приемной Вадим слыхал, как Дерябин приказывал по телефону пропускать приехавших инженеров в «Унион» и туда и обратно, видимо учитывая необходимость проверки сигналов ЭВ-2 на расстоянии.

Слегка прихрамывая, Бабкин прошелся по мокрой траве и нарочито зевнул.

— Сколько на твоих?

— Осталось пять минут. И если не выйдет… — начал было Вадим.

Но Бабкин перебил его:

— Тогда домой поедем. Вот и все.

— Но, извини, с какими глазами?

— С такими же. Не ослепнем, — Бабкин со злостью поддел ногой мокрый лопух.

Помолчав, Вадим вздохнул.

— А хорошо бы для Набатникова что-то сделать. Наверное, в горах наш прибор здорово пригодится.

Бабкин согласился, потому что ЭВ-2 обладал большой чувствительностью и отмечал ничтожную, влажность, особенно характерную для разреженного воздуха горных вершин. Кабина метеостанции показалась ему легкой, сделанной из ребристых дюралевых листов.

В свое время Дерябин не очень-то восторгался новым гигрометром, считая, что его сверхвысокая чувствительность практически не будет использована. Теперь дело другое — возможно, труды и не пропадут даром.

Завернув рукав, чтобы лучше следить за часами, Вадим замер в ожидании. Сейчас должна заработать радиостанция.

Стараясь казаться равнодушным, Бабкин поглядывал на небо, как бы желая определить завтрашнюю погоду, и позевывал. Он считал, что абсолютная невозмутимость при любых условиях является первейшим человеческим качеством.

Но вот из маленького репродуктора, точно там открылась пробка, вырвались на свободу желанные звуки. В клокочущем и булькающем их хаосе Бабкин свободно различал сигналы.

«Так, прекрасно… — мысленно, без карандаша и бумаги расшифровывал он условные знаки. — Передается температура… Восемнадцать градусов. Направление ветра… Впрочем, ветра в ангаре быть не должно. Теперь дальше, давление… Сейчас будет влажность…»

ЭВ-2 работал великолепно, четко. Тонкие звенящие звуки, словно кто-то ударял ложкой по стакану. Сомнения оказались напрасными. Ну еще бы! Сколько месяцев с ним возились!

Возле ангара Вадим и Тимофей встретили Дерябина. Он с кем-то спорил. На вопрос Багрецова, не послушает ли он следующую передачу ЭВ-2, Дерябин нетерпеливо проговорил:

— Слышал на контрольном пункте. Даже запись видел на ленте. Спасибо. Молодцы. Завтра утром поговорим.

Он увидел поникшего Пояркова и сокрушенно покачал головой:

— Ах, Серафим, до чего же мне Охрименко жалко! Веселый, добродушный малый…

Бабкин сделал знак Вадиму — идем, мол, нечего нам здесь делать — и вместе с ним направился к зданию института.

Проходя мимо скамейки в скверике, Тимофей задержался.

— Не торопись. Сил моих больше нет. — Он сел и, нагнувшись, стал развязывать шнурки. — Спасибо жене за ботиночки. Удружила.

Не в пример франтоватому Багрецову, Тимофей привык одеваться просто, — нет ничего солиднее, чем гимнастерка и к ней брюки военного покроя, заправленные в аккуратные сапоги. Но Стеша приказала надеть выходной костюм с галстуком. «Неудобно, — говорила она. — Представитель научного института — и вдруг в сапогах». Срочно побежали в магазин покупать новые ботинки. Стеше понравились изящные туфли лимонно-желтого цвета. Бабкин запротестовал — цвет больно нахальный, — но разве ей можно перечить, она лучше в этих делах разбирается, говорит, что потемнеют. С нахальным цветом Тимофей мог бы еще примириться, а с малым размером — никак. Сорок первого размера не оказалось, и Тимофей, чтобы не огорчать жену, все же решился взять сороковой, — разносятся. Теперь хоть плачь.