Александр Громов - Менуэт святого Витта, Властелин пустоты

Двинулись напрямик, через Трескучий лес. Парис тут же прилепился к Умнейшему, семенил рядом и делал всё сразу: раздвигал у того перед лицом ветки, предупреждал о яме, которую надо обойти, шугал лесных бабочек, чтобы своими песнями не мешали течению высоких мыслей Умнейшего, щипал себя за бороденку, безостановочно вещал и заглядывал в глаза — словом, набирал очки перед состязанием мудрецов. Некоторое время Леон наблюдал за ним с кислой усмешкой, потом вспомнил, что еще не завтракал, сорвал лесной орех и умял его, потом побрился на ходу листом кость-дерева, потом спел в уме все песни, какие знал, Трескучий лес давно кончился, и потянулось Криволесье, а коварный сморчок все никак не мог угомониться. Умнейший, кивая, отвечал односложно.

Великий Нимб! Можно смеяться над Парисом — нельзя осуждать. Разве найдется человек, втайне не мечтающий хоть раз в жизни запросто поговорить с Умнейшим! Мать Леона, сказительница, укладывая спать маленького, рассказывала в ответ на настойчивые расспросы: «Умный он, сынок, самый умный в Просторе, до самой дальней дали, куда и не дойти человеку… Везде о нем слыхали, и в Городе его хорошо знают. Давно уже ходит он, ходит… ищет человека умнее себя, а находит только более знающих… И нет у него учеников: ужасно, когда можно только учить и не у кого учиться…» Сама мать гордилась тем, что ей однажды удалось поговорить с Умнейшим: проходя через деревню в прошлый раз, тот спросил у нее воды.

Леон прибавил шагу и догнал Линдора.

— Что это за Железный Зверь, как полагаешь?

Линдор долго молчал, размышляя.

— Дойдем — увидим.

— А если он убежал? Ищи его… И старики с нами…

Линдор пожал плечами — выпуклые мышцы плавно перекатились под бронзовой кожей. С такой грудной клеткой из него мог бы получиться не шептун, а прекрасный стрелок, — мужчина в самом расцвете. Неудивительно, что Филиса согласна пойти к нему второй женой. Мало ему одной…

Леон отстал. От скуки он начал размышлять о том, почему так бывает: Трескучий лес — это одно, а Криволесье — это совсем другое. Те же деревья, да растут по-разному, свеклобабов и молочных лиан в Трескучем лесу куда меньше, чем в Криволесье, зато кость-деревьев намного больше, сладкие грибы из Криволесья имеют свой привкус — на любителя, — правда, и там, и там бабочки поют одинаково, всюду мир и изобильное благополучие. Младенец не погибнет в лесу…

— Постой!

Леон вздрогнул. Умнейший догнал, тяжело дыша, отирая со лба пот рукавом хитона — старику было тяжко поспевать за охотниками. От Париса он все же как-то избавился — тот шествовал сторонкой, и Леон чувствовал на себе его завистливый взгляд.

— Скажи-ка мне, этот ваш Фавоний… он здоровый? Не заговаривается, во сне не ходит?

— Н-нет… А что?

— А как насчет Тихой Радости? Не злоупотребляет?

— Н-нет. Только по праздникам.

— Этого я и боялся… — Умнейший заметно помрачнел. — Далеко еще идти?

— Рядом уже. Вон пригорок, за ним еще один, а за ним…

Перевалили через пригорок, стали подниматься на следующий.

— Стой! — скомандовал Линдор. — Слышите?

Что-то было не так, Леон сразу это почувствовал, лишь только охотники замерли, настороженно прислушиваясь к хрупкому лесному молчанию. Что-то изменилось — неназойливо, почти неуловимо. Не то чтобы почуялась опасность, нет, — наоборот, казалось, что не хватает чего-то важного, и Леон тщетно пытался понять чего. Легонько кольнула зависть: чутью Линдора все давно привыкли доверять беспрекословно. Сильный шептун, быть ему к старости учителем, коли дозволит Хранительница.

— Бабочки не поют, — сказал один охотник.

— И это тоже… Парис, ты что-нибудь слышишь?

Парис весь покрылся морщинами, тер виски.

— Никого тут нет. Ни одного существа. Бр-р… Драконий хвост! — не нравится мне это…

До Круглой пустоши шли молча, след в след. Умнейшего вперед деликатно не пустили: старик хоть и привык ходить, а все же не охотник, шаг не тот… Не кружили над кронами птицы, не колыхались ветви, и не шелестели листья на деревьях, слизнивцы и те не попадались на глаза. Небывалая тишина висела над лесом.

Следы Фавония отпечатались четко; разбирая их, охотники качали головами. Похоже, достигнув леса, шептун совсем потерял голову — метался туда-сюда, как полоумный совиный страус, прежде чем сообразил, в какой стороне лежит деревня. В воздухе запахло гарью. Вблизи кустарника след менялся — тут Фавоний полз на животе.

— Здесь… — шепнул кто-то.

Остановились, прячась за крайними деревьями. Круглая пустошь изменила вид: рощицы в ее центре не стало, земля местами была изрыта так, словно над ней потрудилась целая армия землероек с лесную корову каждая, и сбоку, у самых кустов — Леон отвел глаза — в круге горелой травы лежала черная, обугленная туша, лишь размерами похожая на дракона, и еще лежало там что-то обугленное, не столь большое, скорчившееся в комок…