Александр Громов - Менуэт святого Витта, Властелин пустоты

— Замолчи! — сказал Стефан.

— Вот видишь, ты уже сердишься, — покачала головой Маргарет. — Всегда ты такой. Отталкиваешь от себя людей, а Питер обращает их в свою веру… А ты знаешь, почему я за тебя? Думаешь, потому, что на твоей стороне логика? Нет! Скорее потому, что при Питере никто даже не задаст себе вопроса, зачем живет. Каждый будет просто пытаться выжить. И у многих это не получится… Я вот о чем подумала: если Питер и в этот раз вернется… В твоем «махере» еще есть заряды?

— Конечно. Ты сомневалась?

— Я? Нет. А сколько осталось? Один?

— Мне хватит, — сказал Стефан.

— Значит, один… — сказала Маргарет. — Что ж, это уже хорошо. Я боялась, что не осталось ни одного.

— А если десять?

Маргарет фыркнула:

— Все знают, что там не может быть десяти. Считали много раз. Только счет получается разный. Максимум — два заряда. Минимум — ноль.

— Больше, — сказал Стефан. — Уж будь уверена.

Маргарет внимательно посмотрела на него.

— Я пойду. А то Абби кричит.

— Счастливо.

Она нарочно замешкалась, дожидаясь, пока он уйдет. Перед поворотом коридора Стефан, улыбнувшись, махнул ей рукой и исчез, только удаляющиеся шаги гулко бухали по всему кораблю. Маргарет догадывалась, что Стефан пытается подражать походке отца. Что ж, для этого есть основания: он — сын капитана. И сам капитан, правда, корабля, который разучился летать и уже никогда не взлетит. Пока еще капитан…

Вентиляционная отдушина располагалась недалеко от пола: вентиляция в коридорах корабля всегда была приточная, в каютах — вытяжная, с решетками под потолком. Положив на пол лекарство для Абигайль, Маргарет опустилась на колени и просунула пальцы сквозь решетку. Микрофон по-прежнему был на месте, а вот «глаза» не было — то ли его еще не успели установить, то ли он был нужнее в другом месте. Ладно и так… Вряд ли кто-нибудь сейчас слушал, но наверняка любой разговор в коридоре где-то записывается, а значит, рано или поздно обязательно будет прослушан со всем вниманием. Стефан не подвел — умница. Видимо, насторожился, что-то почуял, но не подал виду. Насчет бластера немножко переиграл, но все-таки держался почти так, как надо. Пусть задумаются. Что ж, сегодня и она, Маргарет, высказала им почти все, что хотела. Сомнительно, чтобы это на них как-то повлияло, даже на колеблющихся, но попробовать было нужно, тем более что подслушанный разговор — Маргарет чуть не рассмеялась — во много раз эффективнее надоевшей проповеди…

Она чувствовала удовлетворение.

Ходовая рубка помещалась в верхней части корпуса корабля и внутри оставалась такой же, как при Бруно Лоренце, — просторным строгим помещением с панорамными экранами по закругленным стенам, с экраном-потолком, с шестью креслами и двумя пультами маршевого управления, один из которых был резервным, а на втором вахтенной смене иной раз приходилось работать в четыре руки. Большой сдвижной люк в полу открывал доступ к верхнему кожуху корабельного мозга. Маленький пульт туннельного управления навсегда погас. Какая-то часть корабельного мозга еще действовала, кое-где светились индикаторы систем жизнеобеспечения, и мигала надпись, сообщающая о работе синтезатора пищи, но все это было лишь малой каплей, ничтожной долей процента от того, что корабль когда-то умел делать.

В углу, поджав под себя лапки, жалким комком скорчился ремонтный робот-червь. Стефан легонько пнул его ногой. Ему показалось, что тот слабо шевельнулся. Но нет. Червь был мертв, хотя и выглядел как новенький: сизые сегменты его туловища за много лет не съела никакая коррозия. Когда-то роботов-червей было несколько десятков, они неутомимо ползали по коммуникационным шахтам и лазам, в которые не было доступа человеку. После вынужденной посадки на планету они еще долгие годы выдавали тревожные сообщения, диагностируя начало разрушения той или иной системы корабля, неумолчно шуршали по лазам, пытаясь что-то отрегулировать и исправить, а потом начали замолкать один за другим. Никто не видел, как этот, последний, приполз в ходовую рубку и умер. Или заснул? Во всяком случае, многочисленные попытки Уве и Донны вновь задействовать его не привели к желаемому результату.

А вот корабль был еще жив. За последние десять лет он даже как будто перестал разрушаться. В нем не вышла из строя ни одна из систем. Могло показаться, что обреченный корабль, большая часть которого была давно мертва, вдруг неожиданно раздумал умирать. По-видимому, он решил жить ради самого факта жизни, как безнадежный инвалид, навсегда прикованный к больничной койке. Он не собирался сдаваться. Для Стефана корабль всегда оставался кораблем, а не башней-донжоном, как для большинства. Летаргический мозг «Декарта» еще был способен управлять тем немногим, что осталось: поддерживать в помещениях сносную температуру и влажность, следить за синтезатором пищи, иногда рассчитать для Анджея одну из его заумных моделей. Постоянно работал радиомаячок — обыкновенная пищалка с всенаправленной антенной, сигнал которой при низкой электрической активности атмосферы мог быть выделен из шумов с расстояния в миллиард километров. Еще работали корабельные часы, показывающие земное и бортовое время, — застывшая разница не превосходила нескольких часов, потраченных «Декартом» на форсажный набор релятивистской скорости в устье Канала сорок земных лет и сто семнадцать считанных земных дней назад…