Александр Громов - Менуэт святого Витта, Властелин пустоты

Будь они прокляты, эти могилы!

Он был мал и глуп, а потому распорядился устроить кладбище в низине, в складке гранитной плиты, заполненной древними наносами, всего в сотне шагов к югу от лагеря. До скалы можно было копать на полметра в глубину, иногда на метр. Будь он старше и опытней, он вытянул бы кладбище в линию по краю болота — и что с того, что холмики сливались бы с грязью? Мертвым все равно. Оглядываясь назад, Стефан видел, что большинство бы согласилось с ним в этом вопросе. Вежливость мертвого состоит именно в том, чтобы не мешать жить живым.

Могилы обозначались кучками камней. На последних захоронениях становилось все меньше: в радиусе километра вокруг лагеря давно уже не осталось ни одного гранитного обломка, который можно было бы поднять и унести.

Он и не мыслил крошить гранит вручную. Каждая яма в скале требовала выстрела, а то и двух. Укрытый за переносным щитом, Стефан стрелял — и гранит, словно взорванный изнутри пиропатроном, заложенным в шпур, разлетался мелкой крошкой, осыпая щит шальными осколками. Восторг свершения притуплял боль утраты, и с трудом дотащенное до могилы неподъемное взрослое тело споро опускалось в гранит. Кладбище съело почти весь боезапас. А сколько драгоценных зарядов было истрачено просто так, без всякого толка?..

Он опомнился слишком поздно. Оставалось всего три заряда. Целый год он не вынимал оружие из кобуры, отвечал отказом на надоедливые просьбы малышей подстрелить то или иное местное чудище, приучил себя не реагировать пальбой на суматоху, всякий раз возникавшую при атаке лагеря стаей вонючих гарпий, метящих в людей ядовитым пометом (много позднее Диего обнаружил в нем компоненты, выделяющие на свету вещество, близкое к фосгену); иногда он даже оставлял бластер в капитанской каюте — тогда это еще ничем ему не грозило. Но в тот день, когда пришел цалькат, «махер» при нем, по счастью, был.

Стефан не заметил, как зверь появился из леса, он услышал лишь глухой звук рухнувшего неподалеку дерева и в первый момент не связал его с опасностью. Деревья иногда падали сами собой. Кажется, раздался чей-то крик — короткий, потому что у кричавшего перехватило дыхание. Потом и Стефан увидел зверя. Доледниковая тварь, может быть последняя из уцелевших, нанесла детям первый и пока единственный визит.

На вид зверь был неуклюж и потешен. Будь он страшен, трагедии скорее всего не произошло бы — при появлении зверя ничего не стоило укрыться в донжоне. Но вялая громадина, низко несущая тупую бегемочью башку, слабо вязалась с обликом хищника.

Никто не побежал. И Стефан не догадался сразу взять «махер» на изготовку. Кто-то уже фыркал, прыскал в кулак: на боках твари густо торчали роговые пластины, длинные и радужные, как павлиньи перья, а пара плоских выростов на спине, также покрытых «перьями», до смешного напоминала щуплые цыплячьи крылышки. Пластины покачивались и гремели в такт дыханию чудища, по громадному телу пробегали радужные волны. Зверь по-птичьи клюнул мордой, затем, будто зевнув, обнажил черную влажную пасть и зубы, растущие даже на языке.

«Кецалькоатль!» — ахнул, падая на колени, Ансельмо. Сын воспитанника католической миссии, затерявшейся в сельве Гватемалы, истинно верил в Христа, сына Кецалькоатля, искупившего смертью грехи человеческие. И вот он увидел живого Кецалькоатля, явившегося с небес, чтобы спасти человечество еще раз…

Зверь глотнул. Отчаянно брыкая ногами, Ансельмо исчез. Жутко закричала Донна, и Людвиг кинулся бежать, а Стефан поднял обеими руками тяжелый «махер» и дважды разрядил его в тянущуюся к нему тупую морду. Пластины на боках зверя встали дыбом. Обугленная голова отскочила прочь, а туша рванулась вперед многотонным тараном, только теперь обнаружив свою истинную мощь. Лишенный головы, он вовсе не собирался умирать сразу, сделал еще несколько шагов, обратив Стефана в бегство, потом споткнулся, неуклюже заваливаясь набок, и скала дрогнула под тяжестью монстра. Последний заряд ушел на то, Чтобы рассечь брюхо и достать тело несчастного Ансельмо — почему-то верилось, что он еще жив… Запомнилось, что могилу пришлось долбить вручную, самого же Ансельмо мало-помалу стали забывать и в конце концов забыли. Осталось лишь название зверя, быстро упрощенное малышами — не каждый мог выговорить «кецалькоатль». А тушу цальката потом несколько дней рубили на части и топили в озере на корм водяному слону, который обосновался в воде у самого берега, жирел, делился, и в озере на время стало девять водяных слонов…