Рэй Брэдбери - Механический хэппи-лэнд (сборник)

Вместе они прозондировали карты звездного неба, а когда закончили, Агнц прошелся из угла в угол, хмурясь и разглядывая носки своих ботинок. Айрес занимался вычислениями.

Постояв, Агнц озабоченно посмотрел в иллюминатор и спустя минуту сказал:

– Как-то, еще совсем маленьким, я стоял на краю Большого каньона и думал, что отныне меня ничем не удивишь… – Пауза. – A теперь я получил свое первое капитанское назначение и… – он тихо похлопал меня по корпусу, – первоклассную красотку ракету под свое командование. – И тут же вопрос Айресу: – Айрес, вы кто?

Огорошенный, Айрес захлопал глазами:

– Я, сэр?

Капитан стоял, повернувшись к Айресу крепкой маленькой спиной, проводя смотр звезд, словно небесного воинства, переданного под его начало.

– Да. Какого вы вероисповедания, я хотел спросить, – уточнил он.

– А! – Большим и указательным Айрес потянул себя за правую ушную мочку. – Я был агностиком первого класса. Получил степень или, лучше сказать, был выпущен с понижением из Академии Атеизма.

Капитан, не отрывая глаз, смотрел на звезды.

– Вы сказали «был», Айрес. Вы подчеркнули это слово.

Айрес скривил рот в полуулыбке:

– Точно. Я хотел сказать… Да, сэр. Но это мой первый полет, сэр. Так что это многое меняет.

– Неужели?

– Да, меняет, сэр.

Капитан непринужденно покачался на каблуках.

– Каким образом, Айрес?

– Вам, как и мне, известно одно высказывание. Старинное высказывание. И мудрое. Оно звучит так: «Баптист – это атеист, слетавший на Луну».

– Это относится и к методистам, и к епископалианцам, и к трясунам.

– Да, сэр.

Капитан издал звук, напоминающий смех:

– Все мы одинаковы. Все до единого, Айрес. Толстокожие богоборцы, честные и порядочные, когда мы у себя в Бруклине и в Вошоки. Достаточно лишить нас земли и притяжения, и мы превращаемся в слезливых детишек без подгузников в долгой черной ночи. Черт побери, да разве найдется сегодня хоть один ненабожный звездолетчик, Айрес!

– А вы набожны, капитан?

Агнц закрыл рот, посмотрел в иллюминатор. Поднял маленькую руку, плавно вытягивая ее вперед:

– История всегда повторяется, Айрес. Первый полет обращает нас в истинную веру. Первый же. Достаточно постоять здесь пятнадцать минут или полчаса и посмотреть на космос, осознавая, что ты ничтожен, как суетливая мошка. Смотришь на эти чертовски прекрасные звезды и ловишь себя на том, что ты грохнулся на колени и ревешь в три ручья. В животе жар, голова кругом. И с тех пор ты навсегда становишься кротким и смиренным.

Агнц неожиданно отвлекся от раздумий, озираясь по сторонам, спустился по лестнице, схватился за поручень и пристально посмотрел на Айреса.

– Вот таким образом, – подчеркнул он, – но учтите: я никогда не засматриваюсь на звезды! Мне надо командовать кораблем… нету на это времени. А если вы поверили во все сказанное мной… катитесь к черту! Мне следовало бы наложить на вас взыскание за расспрашивание старшего по званию!

Агнц гирей канул вниз по поручням.

Айрес остался сидеть, пытаясь вести вычисления. Через некоторое время он посмотрел вверх на иллюминатор. Его глаза расширились и почернели. Он встал. Прошагал по вычислительному отсеку и остановился, пристально глядя в иллюминатор. Можно было подумать, он слушает музыку. Его губы шевелились.

– Как там сказал капитан? Простоять пятнадцать минут или полчаса? Тоже мне… – Он преклонил колени, коснувшись ими пола. – Да я запросто покажу лучшее время, чем у капитана!

Благородная кровь. Благородный лейкоцит. Благородный Айрес.

Впереди возник Марс, а с ним и первая, по-настоящему мощная гравитационная сила с тех пор, как я покинула Землю, пролетев мимо Луны. Марс замаячил, словно бурое пятно запекшейся крови в пустоте. Масса есть половое влечение космоса, а тяготение – это страстное желание массы, гравитационное либидо гигантского тела – жажда любви ко всем более мелким телам, пересекающим его границы в космосе. Я слышала, как простой народец, обитающий внутри меня, сравнивает планету с пчелиной маткой. С наивысшим притяжением, которого жаждут все более мелкие притяжения и тела. Жестокая блудница, которая спаривается со всеми без разбору, толкая на погибель, пчеломатка, увлекает за собой весь рой. Вот и я теперь часть роя, первая среди многих, летящих следом за мной, предпочитающая зов одного тяготения другому.

Но яд оставался во мне. И не было способа сообщить об этом экипажу капитана Агнца. Время тикало на хронометрах приборной доски и пролетало величественно и незаметно в движении звезд.