Роман Суржиков - Лишь одна Звезда. Том 2

Будь со мной пес-ищейка, он взял бы след ухажера и привел меня прямо к нему. А что могу я? Только краснеть и представлять обнаженных людей, стонущих от удовольствия? Почему я думаю о служанке?.. Почему я думаю о голой служанке с голым мужчиной?! И почему я задыхаюсь, да еще морщусь, как от отвращения?! Черт возьми, Минерва, ты – ханжа. Ханжа-девственница. Прелестно. Сосредоточься и подумай! Выброси из головы любовников!

– Барышня, вы это, в порядочке? Вы будто увидели что-то неприличное.

– Я увидела вот что, – сказала я, подхватив с пола клочок бумаги. Махнула им перед носом Сайруса. – Не следите за чистотою в темнице. Мусор на полу.

– Виноват, барышня… – нахмурился мастер. – Надеру уши мальчишкам за такое упущение.

Как можно небрежнее я бросила взгляд на свою находку. То был листок белой, новой бумаги. На нем нарисован циферблат часов. Стрелки указывали восемь. Никаких надписей.

– Давайте-ка мы с вами пройдем на нижний круг, – предложил Сайрус. – Здесь мы все увидели, а там еще остались любопытные местечки.

Я согласилась. Мы покинули караулку и двинулись вниз по новым ступеням. Листок с часами я несла в руке, но очень скоро забыла о нем.

Нижний круг темницы был сплетением земляных нор. Каменные стены здесь встречались редко. В основном – спрессованная глина, кое-где укрепленная бревнами. Камни отражали свет лампадок, но темная глина глотала его, и за шаг от нас уже царила темень. Проходы стали еще уже, хотя это казалось невозможным. Земля под ногами была настолько влажной, что я чувствовала сырость сквозь подошвы.

Я не из тех, кто боится холода. Мне доводилось и бегать по снегу босиком, и купаться в проруби. Однако сейчас охватывал озноб, я вся дрожала, и вовсе не сырость была тому причиной.

– В нижнем круге, – говорил Сайрус, – содержатся безличности. Это, барышня, самые отъявленные преступники и грешники, коих его милость граф даже не ссылает на каторгу, а держит при себе, ибо желает точно увериться в дате их кончины. Отчего, спросите, их не казнят? А потому, барышня, что умереть сразу было бы для них слишком просто и весело. Этакие злодеи не заслуживают милости.

– Хотите сказать… – голос сел, – здесь, внизу, есть люди?

Он не успел ответить. Из темноты сбоку раздался сдавленный, пульсирующий рык. Я отпрыгнула, влипла спиной в глину. Выбросила вперед руку с лампадкой, чтобы закрыться от чудища. Передо мною была стена, а в ней – черное квадратное отверстие в ладонь шириной. Свет проник в него. Там, за стеной, во мраке что-то шевелилось.

Звук повторился, и я поняла: не рык, а кашель. Кто-то кашлял с надрывным хрипом, раздирая легкие.

– Кхыррр… кхыррр-кхыррр…

В темноте дыры вновь увиделось движение. Бурый лохматый ком приблизился к отверстию. Я смотрела, завороженная. Ком замер, заслонив собой дыру. Перед ним возникла желто-серая лапа с когтями, коснулась шерсти.

Я отдернула свет прежде, чем узник убрал волосы с лица. Я не могла этого увидеть. Назови меня трусихой, но не могла. И больше всего на свете боялась услышать то, что он скажет. Пусть даже одно слово – я никогда в жизни его не забуду. Не смогу забыть этого голоса.

Но узник только кашлял мне вслед:

– Кхыррр… кхыррр… кхыррр…

Монотонно. Как скрип механизма.

– Ульяна Печальная, сестрица смерти, пошли избавление… – прошептала я.

А мастер Сайрус сообщил:

– На нижнем круге дверей нет. Вход в камеру закладывается наглухо, но оставляется оконце, каковое вы изволили видеть. Через него подается вода и пища, покуда узник не перестанет в них нуждаться. Тогда окошко просто замуровывается и замазывается. Вот как здесь.

Он показал пятно светлой глины на стене чуть поодаль. Ниже пятна стена была прозрачной, как стекло. С той стороны к ней прижимался скрюченный, иссохший труп. Сидел на земле, запрокинув череп. Челюсть отпала, белели зубы. Черная рука тянулась к пятну кладки на месте оконца.

Я взмокла от холодного пота прежде, чем поняла, что вижу свое воображение. Стена глуха – темные камни в глине. Тот, кто за нею, недоступен взгляду.

– Кхыррр… кхыррр… – донеслось сзади.

– Он… давно здесь?..

– Этот кашлюн?.. Пожалуй, что четыре года. А вон там, в левом отроге, есть один, что уже семь лет протянул. А за углом от него – старуха девятый год коротает. Так что кашлюн не старожил. И, если судить по голоску, недолго ему осталось.

– В чем он виноват?

– Я не судья, барышня, и не писарь. Не моя должность помнить обстоятельства дела. На каждую задачу свой человек имеется.