Николай Ахшарумов - Ванзамия

«Конечно, он неизбежен, — думал я, — этот день; но что пользы думать о нем ежеминутно, если я раз убежден, что я не могу ни ускорить его, ни отдалить? Не лучше ли жить, покуда живется, и умереть, когда Богу угодно, не терзая себя преждевременною мыслью о конце…» Я говорю: «умереть», потому что разлука с Фаимой, в какой бы форме она ни пришла, была для меня равносильна смерти.

— Я не желаю портить вам лучших минут пребывания вашего на Ванзамии, — продолжал добродушно Ширм, — но я вас прошу убедительно: не забывайте того, что я вам сказал, потому что иначе развязка может быть очень плачевна.

Навеянное его словами, тяжелое чувство длилось, однако, недолго, и дня через три, когда я к нему зашел проститься, об этом уже и помину не было.

Перед отъездом Эллиге мне сказал:

— Надеюсь, скоро увидимся. Но серьезный смысл этих слов стал мне ясен только впоследствии.

Лучшее счастье, конечно, то, о котором нечего говорить, потому что оно и без слов понятно… Старик, конечно, догадывался отчего у Фей глаза так блестят и о чем она шепчется иногда по целым часам со своим спутником, но, как умный и опытный человек, не хотел отнимать у нашего счастья той пикантной приправы, которую придает в подобных вещах секрет, хотя бы и самый прозрачный. Украдкою данный и тем же путем возвращенный назад поцелуй, — оглядка назад: не смотрит ли кто, и затем, мгновенно, рука обвитая вокруг пояса, головка, прижавшаяся к плечу, — и все это только задатки чего-то будущего, но близкого, о чем и подумать страшно, такая по-видимому бездонная пропасть счастья там, еще впереди!.. Мог ли я помнить в такие минуты, как требовал Ширм, что это не вечно?..

На нашем пути мы посетили столицу и осмотрели ее вдвоем. Как изменилось все и как много однако же уцелело из старого!.. Келья, где содержалась более года Кандама, и подземный ход, через который король проник в цитадель… Последний расчищен и вентилирован, и туристы из отдаленных краев посещают его каждый день, спускаясь из здания старой тюрьмы, вниз, на глубину 400 футов, и выходя, с другого конца, в погреб загородного монастыря… В тюремной келье мы выслали под каким-то предлогом старого гида и плакали, вспоминая свидание, за которым последовала так скоро разлука… Она указала мне место, где находилась ее постель. «Все точно вчера случилось, Ионике, — говорила Фей, — и я точно вижу еще тебя, как ты вошел!.. Как коротко было счастье и как дорого я за него заплатила!..»

В простых и коротких словах, она рассказала мне тут (предмет о котором бедняжка до сих пор упорно молчала) — что с нею сталось, когда до нее долетела ужасная весть, и свое отчаяние, когда она увидала меня на носилках, уже без признаков жизни. Но когда я спросил у нее, в смущении, что с нею было потом и как провела она долгие годы разлуки, Фаима, с горькой усмешкой, потупила взор.

— Забыла меня?.. — и я шепнул ей на ухо еще несколько слов.

— Ионике, как ты зол!.. — отвечала она, украдкою отирая слезы. — Ведь ты же знаешь, что нет! Знаешь, что тысячи лет разлуки не помешали мне с первой встречи тебя узнать! Смотри на меня: я покорна судьбе и не мучу тебя ребяческими сомнениями. И верю, что никакая другая… что никакие случайные встречи не в состоянии были, даже и на минуту, отнять тебя у твоей Кандамы, что даже обманутый призраком мимолетной фантазии, в тайне души, ты оставался все-таки неизменно и неотъемлемо мой!..

Я посмотрел ей в глаза. В них теплилась, как свеча перед образом, чистая женская вера и правда. Тогда я понял, как я был глуп и, упав перед ней на колена, в нежных словах просил у нее прощения…

Видел и памятник с красноречивою надписью: «Последнему королю и первому гражданину…» Фей поставила меня возле и отошла, любуясь, как уверяла, сходством. Мне трудно было судить; гид тоже смотрел на меня и на бронзовую статую в недоумении, словно дивясь, что может быть между нами общего?

Но все, — и хорошее, и дурное, — имеет конец. Путешествие пролетело как милый сон. Не доезжая до дому, мы открылись отцу и получили его благословение. Через неделю по возвращении были обвенчаны (второй раз!). Настал медовый месяц; — и он пролетел как сон. Пошла тихая, ровная, обыденная жизнь, о которой нечего больше сказать, кроме того, что мы были счастливы.

В характере Фей были, правда, неровности: нечто вроде шипов у свежей, едва распустившейся розы; но независимо от пикантности, которую они сообщали нашим прикосновениям, о них не стоит упоминать; ибо внимание мое, к этому времени, было поглощено надвигающимися великими политическими событиями.