Ефим Зозуля - Мастерская человеков

Город, небольшой, по-южному беспечный, отдыхал, точно в нем ничего не произошло - ни погрома, ни величайшего на земле открытия. В черной тьме приятно подтанцовывали огоньки. На главной улице, где мостовая была асфальтирована, публика разгуливала взад и вперед. Девушки попарно, по трое и по четверо жались друг к другу. Им преграждали путь парни. Некоторые с лихим видом опытных донжуанов размахивали палочками, руками, фуражками, хорохорились на все лады, курили, ругались и всячески обращали на себя внимание. Девушки взвизгивали от их приставаний и смеялись. Смех перемежался с различными выкриками тех и других. Теплый вечер благословлял и нежил всех. Население отдыхало, молодежь резвилась. В темном небе зажигались звезды.

У афишной витрины Капелов заметил большое извещение о концерте. Тут же, невдалеке, находилось и здание театра. Его освещали большие огни, и публика сплошной массой поднималась по старым покривившимся ступеням широкого входа.

- Вот, зайдем сюда, - предложил Капелов.

- Почему сюда?

- Тут концерт. На концертах обыкновенно не тушат электричества в зале, мы будем иметь возможность видеть людей. В театре и кино, как известно, зал во время исполнения не освещен.

- Хорошо, - задумчиво и мягко согласился Латун.

Положительно, он был бесподобен в этот вечер! Капелов не знал, как выразить ему благодарность и восторг.

От первых резких и патетических фанфарных звуков симфонии у Капелова сперло дыхание, горло сжала спазма, и из глаз полились слезы.

Не зная от смущения, куда девать мокрые глаза и прыгающие губы, Капелов, страдая, хотел повернуть голову, - ведь люди стыдятся слез, которые они проливают в театрах, в кино и на концертах, - но он не смог: голова ведь у него не поворачивалась в обе стороны...

Опять волна ненависти поднялась в нем против Латуна: ну что ему стоило поправить голову, чтобы она могла свободно поворачиваться?! Он сам бы это сделал, но резать свою собственную голову все-таки рискованно. Латуну же такая операция почти не стоила бы усилий. Капелов напоминал ему об этом довольно часто. Но ничего не выходило. В последний раз Латун сказал: "Я занят, вы же видите, что я занят", - он действительно собирался куда-то. А в другой раз огрызнулся еще резче:

"Что вам торопиться! В Америку собираетесь, что ли? Вы же не уезжаете, и голова у вас на плечах, а не... гденибудь". Он чуть не произнес "в канаве", но в последнюю секунду, сделав над собою усилие, не напомнил ему про этот печальный, но, увы, достоверный факт.

Ненависть Капелова была остра. Известно ведь, что мы особенно ненавидим тех, кто сделал нам добро, но, так сказать, недоделал - как будто добро можно "доделать", как будто оно имеет границу... Увы, оно безгранично, как и зло, - вероятно, поэтому и обстоит так неблагополучно дело с человеческой благодарностью...

Однако ненависть Капелова к Латуну возникала вспышками и быстро потухала. Латун заметил волнение Капелова, его слезы и прыгающие губы и сказал:

- Надо будет как-нибудь исследовать вас и установить причину, отчего вы плачете в минуты эмоциональных давлений извне - от нервности, или у вас характер такой.

Но Капелов уже не плакал. Слезы от театральных или киноволнений, отчего бы они ни происходили - от расшатанной нервной системы или от свойства характера, - как известно, быстро высыхают.

Капелов с жадностью вглядывался в окружающую публику. Ему нравились люди - они пришли сюда такие чистые, вымытые, здоровые.

Его опять захлестнуло неодолимое желание писать стихи. Он достал из кармана тетрадку, которую всегда носил с собою, и начал писать, как и в прошлый раз, не зная, впрочем, что он пишет, стихи или прозу, и нисколько не интересуясь этим.

Вот что он написал:

"Гул людей.

Гул людей.

Что может быть прекраснее!

Массы!

Массы!

Что может быть прекраснее человеческих масс!

Прекрасного человеческого стада!

Как приятно,

сладостно,

опьяняюще

дыхание людей

чистое,

здоровое,

теплое,

пахучее!

Я слышу шуршание кожи.

Хруст сухожилий.

Поскрипывание скелетов!

Люди!

Люди!

Затянутые в белье и сукна -вы так же прекрасны, Люблю, вас!

Люблю ваши мышцы и вашу мякоть!

Цветущий жир!

Блеск волос и зубов!

Сияние глаз!

Голоса!

Изломы губ!

Согретый мех на женских платьях,

гордые белые шеи,

женские колени,

ах, эти колени!

и запах кожи высоких ботинок

на ногах девушек.

Люди!

Люди!

Что может быть благороднее мужской осанки, 148