Клиффорд Саймак - Фото битвы при Марафоне (сборник)

Он запнулся и взглянул на меня. Я покачал головой.

– Все равно не улавливаю. Какое это имеет значение?

– Ну, позже оказалось, что она настоящий игрок – и притом удачливый при игре ва-банк. Она выиграла на бирже целое состояние. С той поры о ней почти никто не слыхал. Она себя не афишировала.

– Постой-постой! Она интересовалась экономикой. Прослушала несколько курсов и читала какие-то труды. Интересовалась экономикой и музыкой. Меня всегда удивляло, что она избрала именно этот институт…

– Точка в точку. Я и сам часто раздумывал об этом по ночам, и вот оно как обернулось. Ты представляешь, каких дел может натворить человек вроде Мэри да с ее подготовкой, если его забросить на сто лет назад? Ориентируется в экономической структуре, знает, что покупать, когда войти в дело и когда выйти. Конечно, не во всех деталях, а в общем, благодаря знанию истории.

– Это твои предположения или факты?

– Есть и факты, хотя и не очень много. Всего несколько, но их вполне достаточно для квалифицированной оценки.

– Итак, малышка Мэри Холланд залетела в прошлое, сколотила себе состояние, пожертвовала его на Институт Енотова Ручья…

– Более того. Разумеется, был сделан первоначальный взнос, с которого все и началось. А затем, пятнадцать лет назад, почти одновременно с появлением машины времени, пошли дополнительные пожертвования, находившиеся на депозите нью-йоркского банка на протяжении многих лет с распоряжением о выплате в указанное время. Довольно кругленькая сумма. На этот раз было указано и имя пожертвователя: Женевьева Лэнсинг. По тем скудным сведениям, которые мне удалось собрать, это была эксцентричная старуха, великолепная пианистка, никогда не игравшая на публике. А эксцентричной ее считали за то, что в те времена, когда никто об этом даже не задумывался, она была твердо убеждена, что в один прекрасный день люди полетят к звездам.

Я промолчал, он тоже не вымолвил больше ни слова, а лишь тихо встал, извлек из бара бутылку и снова наполнил стаканы.

Наконец я заерзал.

– Она знала. Знала, что на постройку космического корабля и космодрома потребуются дополнительные вложения.

– На это они и пошли. И назвали корабль «Женевьева Лэнсинг». Мне ужасно хотелось назвать его «Мэри Холланд», но я не осмелился.

Я допил виски и поставил стакан на стол.

– Вот что, Кирби. Ты не мог бы принять меня на денек-другой? Мне надо как-то освоиться. Боюсь, что сразу мне будет не по себе.

– Мы в любом случае не сможем тебя отпустить. Нельзя допустить, чтобы ты вернулся. Не забывай, вы с Мэри Холланд удрали пятнадцать лет назад.

– Но не могу же я вечно торчать здесь! Если ты считаешь, что так нужно, я возьму другое имя. Думаю, что спустя столько лет меня никто не узнает.

– Чарли, тебе не придется просто торчать здесь. У нас есть для тебя работа. Быть может, из всех живущих на свете эту работу можешь выполнить только ты.

– Не представляю…

– Я же говорил, что мы можем строить двигатели времени. Мы можем использовать их, чтобы путешествовать к звездам, но не знаем принципа их работы. Мириться с этим нельзя. Работа выполнена меньше чем наполовину. Все только начинается.

Я медленно встал.

– Значит, все-таки теперь Енотов Ручей и я навеки неразлучны.

Он протянул мне руку:

– Чарли, мы рады, что ты нашел свой дом.

Пока мы трясли друг другу руки, я вдруг понял, что вовсе не обязан всю жизнь торчать в Енотовом Ручье: когда-нибудь я отправлюсь к звездам.

Открытый всем ветрам, начисто выметенный и вылизанный их дыханием гребень возносился к самому небу – словно и камни, и даже земля потянулись, приподнялись на цыпочки в тщетной попытке прикоснуться к недостижимому голубому своду. Отсюда открывались дальние горизонты, и даже ястребы, неустанно кружившие в поисках добычи над речной долиной, парили где-то внизу.

Но суть заключалась не в одной лишь высоте: над этой землей незримо витал дух древности, напоив воздух ароматом времени и ощущением родства с шагающим здесь человеком, будто этот грандиозный гребень обладал собственной личностью и мог поделиться ею с пришельцем. И ощущение этой личности пришлось человеку как раз впору, оно окутывало душу словно теплый плащ.

Но в то же самое время в глубине памяти идущего продолжало звучать поскрипывание кресла-качалки, в котором горбилась маленькая сморщенная старушка. Несмотря на возраст, энергия не покидала ее, хотя годы иссушили и согнули некогда стройный стан, превратив его обладательницу в крохотное изможденное существо, почти слившееся со своим креслом. Ноги старой дамы покачивались в воздухе, не доставая до пола, как у забравшегося в прадедушкину качалку ребенка, и тем не менее она ухитрялась качаться, не останавливаясь ни на секунду. «Черт побери, – удивлялся Томас Паркер, – как ей это удается?»