Рэй Брэдбери: Завтра, завтра, завтра

Ему придется убивать Маккракена очень осторожно, чтобы успеть еще раз поговорить с Эллен. Он должен связаться с ней снова, пока Время полностью не перестроилось в Вечность, чтобы передать ей свое последнее сообщение. Он все обдумал. Он точно знал, какие скажет слова.

Он прибавил шагу.

Казалось, его тело принадлежит не ему, а кому-то другому, и он привыкает к нему, как к новому костюму, тесному, обтягивающему и слишком теплому для этой погоды. Вот что он чувствовал. Глаза, губы — всё лицо сложилось в один образ, который он не смел исказить. Стоит дать себе слабинку, как всё рассыплется.

Он расправил плечи, чего не делал годами, и сжал в кулаки свои руки, которые давно уже безвольно висели из-за полного отчаянья. Это стало для него равносильно возврату самоуважения, когда ты стискиваешь рукоятку пистолета, осознавая, что идешь изменить лицо треклятого будущего.

У него опять обнаружились легкие, и он пользовался ими для дыхания, и его сердце теперь не покоилось в грудной клетке, а вопияло, требуя свободы. Над головой ясное небо. Его каблуки легко и стремительно стучали по бетонным тротуарам. И вдруг оказалось, что уже четыре часа дня. Вокруг выросли странные здания, номера которых пристально изучали его глаза. Он не останавливался, ибо в противном случае он ни за что бы не смог заставить свои ноги снова сдвинуться с места.

Та самая улица.

Вдруг он заплакал. Слезы прятались за теплыми и скорбными чертами его напряженного лица. Мозг метался между темными стенками черепа, горло проваливалось вниз, а в нем колотилось сердце. Теплая влага текла из его глаз, пока он это не пресек. Вдалеке дул завывающий ветер, но день был очень тихий и безветренный. Не должно случиться ничего такого, что может ему помешать. Ничего. Он свернул в проулок, дошагал до боковой двери, отворил ее и вошел внутрь.

Он поднимался по пожарной лестнице на солнечной стороне. Мягкое шуршание подошв и биение сердца — вот и все, что было реально осязаемого в безумном кошмаре. Ему никто не встретился. А хотелось бы столкнуться с кем-нибудь, кто сказал бы ему, что это все инсценировка, что пистолет можно выбросить и проснуться. Никто не встал у него на пути. Никто не сказал ему этих слов. Пришлось взбираться по четырем длинным, залитым солнцем пролетам.

Мозг носился кругами, силясь затормозить, но тормозов не было. Сделать это должен был он сам. Нельзя допустить, чтобы нечто вроде Гитлера опять повторилось. Гитлер поднимался. Никто не взял его за руку. Никто не нашпиговал его свинцом. Маккракен. Тот, кого Стиву предстояло убить, производил впечатление ни в чем не повинного человека. Все только и твердили, какой он мировой парень. Да. А его сыновья? А сыновья СЫНОВЕЙ?

Эллен заставляла его губы шевелиться. Эллен заставляла его сердце биться. Эллен заставляла его переставлять ноги. И вот он перед дверью. На ней серебристые буквы:

«Дж. Х. Маккракен, Палата представителей Конгресса США».

Бледный и притихший, Стив открыл дверь и встал, глядя на молодого человека, сидящего за столом из выбеленного ореха. На зеленом металлическом треугольнике было написано: «Уильям Маккракен». Сын конгрессмена.

Мгновенный взгляд на квадратное изумленное лицо, обнаживший зубы рот, руки, вскинутые, чтобы отразить неизбежное.

Нажатие пальца. Пистолет в руке Стива издавал довольное урчание, как сонный кот. Он выстрелил. Понадобился один миг. Один вздох. Один удар сердца. Убить человека очень трудно и очень легко. Он передвинул рычажок на парализующем стволе пистолета.

Из соседней комнаты кто-то негромко позвал:

— Уилл, сынок, зайди-ка на минутку, хочу еще раз проверить билеты на самолет до Вашингтона.

Иногда трудно открыть дверь, даже незапертую.

Этот голос принадлежал новоизбранному представителю народа Дж. Х. Маккракену.

В еще большем напряжении и еще тише Стив отворил вторую дверь. На этот раз Маккракен оказался еще ближе. Он говорил:

— Ты правильно оформил билеты, сынок? Никаких промахов?

Стив посмотрел на широкую спину Маккракена и сказал, чтобы тот услышал:

— Никаких промахов.

Маккракен крутанулся в кресле — и оказался лицом к лицу со Стивом, держа в одной руке горящую сигару, а в другой авторучку.

Его голубые глаза не увидели пистолета.

— А, привет! — сказал он, улыбаясь.

Потом он заметил пистолет и проглотил свою улыбку.

Стив сказал:

— Вы не знаете меня. Вы не понимаете, почему вас убивают, потому что вы всегда делали шаг назад, чтобы не замараться. Вы никогда не жульничали, играя в «шарики». Как, впрочем, и я. Это не означает, что кто-то не сжульничает через пятьсот лет. Приговор Времени гласит — вы виновны. Как жаль, что вы не похожи на вора, так было бы проще…