Станислав Лем - Собрание сочинений в 10 томах. Том 1. Моя жизнь. Эдем. Расследование

— А дальше?.. — тихо спросил Шеппард, как бы боясь остудить пыл, все заметнее охватывавший Грегори.

Молодой человек отозвался после минутного молчания:

— Дальше… крайне мерзкие вещи. Крайне мерзкие. Серия действий без единого промаха — это ужасно, это… это меня ужасает. Это противоречит человеческой природе. Так люди не поступают. Люди ошибаются, время от времени вынуждены допускать просчеты, они теряются, оставляют следы, бросают начатое. Эти трупы поначалу, те… передвижения, как это именуется, я не верю в утверждение Фаркварта, что виновника вспугнули и тот сбежал. Ничего подобного. Он тогда хотел только передвинуть. Сначала немного. Потом больше. Потом еще больше — пока это первое тело вовсе не исчезло. Так должно было быть, он так решил поступить. Я думал, и все время думаю, зачем… но не знаю. Ничего не знаю.

— Вам известно дело Лапейро? — спросил Шеппард. Он стоял, едва различимый в глубине комнаты.

— Лапейро? Тот француз, который…

— Да, это было в 1909 году. Вам знакомо это дело?

— Что-то крутится в голове, но не припоминаю. О чем шла речь?

— О переизбытке улик. Так это называли, не совсем удачно. На берегу Сены какое-то время находили пуговицы от одежды, сложенные в виде различных геометрических фигур. Пряжки от ремешков, от подтяжек. Мелкие монеты, сложенные многоугольниками, кругами. Самым различным образом. Носовые платки, заплетенные в косички.

— Минутку. Я припоминаю. Мне доводилось где-то читать об этом. Двое стариков, которые в мансарде… да?

— Да. Именно эта история.

— Они выискивали молодых людей, которые собирались покончить жизнь самоубийством, отговаривали их, утешали, приглашали к себе и просили рассказать, что привело их к мыслям о самоубийстве. Так обстояло дело, не правда ли? А потом… душили их. Так?

— Более или менее. Один из них был химиком. Убитых раздевали, от тел избавлялись с помощью концентрированных кислот и печки, а пуговицами, пряжечками и всеми мелочами, которые оставались от пропавшего без вести, они забавлялись, вернее, задавали загадки полиции.

— Я не понимаю, почему вы об этом вспомнили. Один из этих убийц был сумасшедшим, а второй являлся жертвой так называемой folie à deux [17] Безумие вдвоем (фр.). . Безвольный тип, подчиненный индивидуальности первого. Пуговичные ребусы они придумали потому, что их это возбуждало. Дело, возможно, было сложным для разгадки, но по своей сути — тривиальным: были убийцы и жертвы, были улики. Пусть искусственные… оставленные намеренно…

Грегори умолк и с неожиданной улыбкой взглянул на Шеппарда, пытаясь различить в темноте его лицо.

— А… — начал он таким тоном, словно сделал невероятное открытие, — вот в чем дело…

— Да, именно в этом, — ответил Шеппард и снова принялся расхаживать по комнате.

Грегори низко опустил голову. Его пальцы вцепились в край стола.

— Искусственное… — прошептал он. — Имитация… Имитация, да? — повторил он, повысив голос. — Поддельное, но что? Безумие? Нет, не так: круг снова замыкается.

— Замыкается, потому что вы идете по неверному пути. Когда вы произносите «поддельное безумие», вы ищете четкую аналогию с делом Лапейро. Убийцы действовали там, так сказать, по определенному адресу: намеренно оставляли следы и таким образом навязывали полиции головоломки для разгадки. Между тем в нашем случае адресатом совсем не обязательно является полиция. Я считаю это маловероятным.

— Ну да, — произнес Грегори. Он утратил интерес, сник. — Значит, мы снова возвращаемся к исходному пункту. К мотивации.

— Да нет же, подождите. Прошу взглянуть сюда.

Шеппард указал рукой на стену. На ней виднелось неподвижное пятнышко света, которого Грегори прежде не замечал. Откуда исходил свет? Он перевел взгляд на стол. Возле самого рефлектора на бумагах лежало пресс-папье из шлифованного стекла. Узкий луч, отражаясь от него, убегал в темную глубину комнаты и падал на стену.

— Что вы здесь видите? — спросил Шеппард, отодвигаясь в тень.

Грегори наклонился в сторону, чтобы укрыться от слепящей лампы на столе. На стене висела картина, скрытая во мраке. Одинокий лучик освещал лишь фрагмент картины: темное пятно, окаймленное бледно-пепельной, слабо изогнутой каймой.

— Это пятно? — произнес он. — Какой-то разрез? Нет, я не могу в этом разобраться, минутку…

Изображение заинтриговало его. Он все внимательнее всматривался, прищурив глаза. По мере того как осмотр затягивался, в нем возникало ощущение беспокойства. Грегори по-прежнему не знал, что он рассматривает, но чувство тревоги возрастало.